Византийские портреты - Шарль Диль

Так, любовь и война - две главные страсти рыцаря: приключения, славные состязания, женщина и слава наполняют его существование и придают ему цену. И в этом главный интерес поэмы: она показывает нам Византию живую и героическую, очень отличную от Византии церемониальной и чопорной, всего более нам известной. Само собой разумеется, что последняя существовала в особенности в Константинополе, при дворе и среди приближенных императоров, и она также обладала, несмотря на свои пороки, и высокими качествами. Но не надо, чтобы она заставляла нас забывать другую Византию, Византию провинциальную, такую полную жизни, энергии, вольной откровенности, такую простую и благородную в своей рыцарской доблести. Без сомнения, некото-{423}рыми характерными чертами знатные феодальные властители азиатских границ, богатые, могущественные, храбрые, независимые и гордые, оставались вполне и глубоко византийцами. В сущности, они ближе, чем это можно думать, подходят к нашим западным рыцарям и этим в особенности заслуживают наше внимание. Если некоторые западные обычаи могли в эпоху крестовых походов проникнуть довольно свободно в высшие классы византийского общества, это случилось потому, что они нашли вполне готовую и чрезвычайно подходящую почву в этом обществе с его придворными и рыцарскими нравами. {424}

ГЛАВА XI. ДВА РЫЦАРСКИХ ВИЗАНТИЙСКИХ РОМАНА:

"БЕЛТАНДР И ХРИСАНЦА"

"ЛИВИСТР И РОДАМНА"

Роман Дигениса Акрита познакомил нас с Византией рыцарской и героической в эпоху, предшествующую крестовым походам. Другие произведения того же рода после эпохи крестовых походов не менее любопытны и не менее поучительны для истории византийского общества. Это те самые романы приключений, сочиненные в XII и XIV веках, с бесчисленными странствующими рыцарями и прекрасными дамами, с трогательными и трагическими эпизодами, перемешанными с чудесными феериями, с блестящими образцами удальства, чередующимися с любовными историями. Нигде с такой очевидностью не видно, как при столкновении с Западом преобразовался греческий Восток, какое смешение идей и обычаев произвела встреча этих двух цивилизаций, с какою быстротою к византийской почве привились некоторые франкские обычаи, как, в свою очередь, эллинизм быстро смягчил еще грубые нравы латинян. Чтобы изучить это взаимное влияние, следует остановиться в особенности на двух таких романах: на романе Белтандр и Хрисанца, относящемся в первоначальной своей редакции, вероятно, к XIII веку, и на романе Ливистр и Родамна, древнейшая редакция которого, без сомнения, относится к XIV веку. Достаточно сравнить эти поэмы с чисто греческими романами, написанными в XII веке Продромами, Евгенианами, Евстафиями Макремволитами, чтобы почувствовать, что в промежуток времени, разделяющий их, великие события внесли коренное изменение в восточный мир. В этом и заключается исторический интерес двух произведений, предлагаемых здесь вниманию читателей. И, без сомнения, надо остерегаться делать слишком широкие обобщения из тех данных, какие можно из них извлечь; тем не менее несомненно, что они представляют, безусловно, замечательные документы для ознакомления с византийским обществом, каким его сделали крестовые походы.

I

Жил однажды в Византии, рассказывает автор романа Белтандр и Хрисанца, могущественный император по имени Родофил. У него было два сына, Филарм, и будущий герой поэмы Белтандр. "Последний, - говорит поэт, - получил от небес самые за-{425}видные дары. Он был счастливый и ловкий охотник. Его красота, его рост, его храбрость заслуживали лишь одну похвалу. Белокурые волосы падали ему до плеч, глаза были блестящие, а взгляд полон очарования, грудь белизной могла сравниться лишь с мрамором". Но отец его совсем не любил, так что в конце концов молодой человек решил уйти, надеясь в какой-нибудь чужой стране найти более счастливую судьбу. Напрасно брат старался его удержать, напрасно умолял отца выказать Белтандру больше привязанности. Рыцарь отправился в путь в сопровождении только троих оруженосцев, и когда наконец император решился призвать его, было уже слишком поздно. На просьбы, на угрозы молодой человек отвечал полным отказом возвратиться в родную страну.

Уже тут следует отметить один пункт: удивление, беспокойство, скандал, какие вызвало среди окружающих Белтандра его решение. Не то чтобы кого-либо удивило его желание искать счастья в чужих краях; смущает, пугает то, что он идет к язычникам. На это упирает Филарм, пытаясь уговорить отца; к этому сводятся укоры, какими посланные императора обращаются к Белтандру. Никто не может ни понять, ни допустить, чтобы этот сын царя, свободный от рожденья и предназначенный повелевать, отправился и стал вассалом, рабом какого-нибудь князя-язычника, чтоб в обмен за богатство и почести, должные вознаградить его за услуги, он подвергался возможности поднять руку против своего монарха и против своей родины. Это характерные черты времени. В них вместе с ненавистью к неверным заключаются как бы воспоминания о некоторых членах семьи Комнинов, не посовестившихся не раз в течение XII века отправиться к туркам с предложением своих услуг и не побоявшихся в отмщенье за неудавшиеся расчеты честолюбия поднять руку на свою отчизну.

Подобно им, Белтандр упорствует в своем нежелании возвратиться. "Прошел он, - говорится в поэме, - многие страны, видел много топархий и замков; ни одно место не понравилось ему настолько, чтобы поселиться в нем. Он проехал Анатолию и Турецкую землю, посетил их города и крепости". В горных теснинах он одолел разбойников, хотевших преградить ему путь, и, миновав Тавр, спустился в Армению. В отношении географии сведения необычайно точны, и следует отметить в этом месте упоминание об армянском царстве Киликийском и о крепости Тарс. Но после этих вполне точных указаний рассказ внезапно переходит в область чудесного.

В окрестностях Тарса рыцарь находит реку, и на водах этой реки горит огненное светило. Руководимый этим огнем, он поднимается вверх по реке и по прошествии десяти дней видит великолеп-{426}ный замок. "Он был выстроен из сардоникса с удивительным искусством. Стены его наверху были украшены львиными головами и золотыми драконами различной окраски, все исполнено художником с необычайным искусством. Из их пастей исходило страшное рычанье: они шевелились, точно живые, и, казалось, говорили и отвечали друг другу. Из этого-то замка и вытекала огненная река. Тогда Белтандр подошел к воротам крепости. Одни из них были алмазные, и посередине он увидал вырезанные буквы, и надпись гласила: "Кого ни разу еще не ранили стрелы любви, тот не заслуживает видеть Замок Любви".

Понятно, что такое запрещенье только усиливает пыл рыцаря. Решительно переступает он через порог и, куда ни повернет, видит новое чудо. Сначала он проходит очарованными садами, тенистыми, сплошь засаженными цветами; затем попадается ему диковинный фонтан, "фонтан любви", и каменный гриф стережет его прозрачные студеные струи; но вдруг гриф оживает и взлетает. Наконец он приходит к восхитительному дворцу; стены его из сардоникса, и перед триклинием возвышается изящная высокая статуя. Сам триклиний выстроен из сапфира, и на крыше три драгоценных камня бросают далеко кругом себя яркий свет. Внутренность залы вся украшена статуями. Это все фигуры, скованные цепями, плененные любовью; и все кажутся живыми. Иные стонут и плачут; другие, кажется, в полном восхищении; и надписи, вырезанные на каждой из них, указывают, что все они жертвы и служители любви. Между всеми этими фигурами одна в особенности поражает Белтандра. Это статуя из сапфира с лицом, полным печали, наполовину склонившаяся к земле. На ней надпись: "Белтандр, второй сын Родофила, императора земли Римской, томился любовью к дочери царя Великой Антиохии, прекрасной и светлой Хрисанце Порфирородной". Несколько далее другое изображение привлекает внимание рыцаря. Это человек, раненный в сердце стрелою любви, и на пьедестале можно прочесть: "Дочь царя Великой Антиохии Хрисанца была любима Белтандром. Любовь разъединила их на две половины".

Полный тревоги о своей судьбе, ему таким образом предсказанной, рыцарь хочет узнать все подробно и видеть все "горькие услады этого замка любви". Тут он проникает в чудесную комнату, всю из алмазов и других драгоценных камней. Венчающие ее своды, кажется, совсем не соприкасаются с землей, как будто зодчий хотел "подражать сферам небесным". Под ними, посередине залы, большой бассейн с краями, выложенными драгоценными камнями, окружен механическими животными. "То были золотые птицы, и каждая из них пела свою обычную песню и испускала {427} свойственный ей крик; и все, казалось, были одарены жизнью". Посередине комнаты, на эстраде, усыпанной розами и фиалками и золотой листвой, поставлен был золотой трон, и у подножия его лежало оружие. Это трон владыки, трон Бога любви, и Белтандр должен перед ним предстать. И бог "с императорским венцом на голове, держа в руке большой скипетр и золотую стрелу", вопрошает рыцаря, велит ему рассказать о своих приключениях и, наконец, дает ему следующее деликатное поручение: "Знай и запомни, Белтандр! Завтра у меня тут будут сорок молодых девушек знатного происхождения, все дочери царей, увенчанные диадемами, все прелестные сложением и лицом. Я хочу, чтобы из всех них ты признал самую прекрасную, руководясь лишь собственным суждением". И тут бог вручил рыцарю золотой прут: "Той, которую найдешь наипрекраснейшей из всех, ты дашь этот прут как царице красоты".