Шардик - Ричард Адамс

40. Рувит

До чего же страшно внезапно столкнуться с собственным постыдным деянием из прошлого, совершенным давно, но по-прежнему зримо явленным, как развалины хижины какого-нибудь несчастного бедняка, разрушенной эгоистичным вельможей для своего удобства, или полуразложившееся тельце нежеланного ребенка, выброшенное рекой на берег; до чего же страшно неожиданно встретиться с обвинением, опровергнуть которое не в силах никакая бравада и никакой сколь угодно бойкий язык, — с обвинением не громогласным, но тихим и безгневным, возможно даже бессловесным, выдвинутым не во всеуслышание, но при встрече один на один с обидчиком, совершенно не готовым к мучительному приступу стыда, вины и раскаяния. Биннорийская арфа назвала имя убийцы, и два прелестных младенца ответили своей бессердечной матери из-под стен замка. Известны случаи, когда камни двигались и деревья говорили человеческим голосом. Но ни слова не промолвил призрак Банко. Не многим из нас доводилось прикасаться к трупу убитого человека и видеть разверстые кровоточащие раны, но очень и очень многие, наткнувшись на старые письма в ящике стола, обливались горючими слезами и мысленно молили о прощении, перечитывая их в одиночестве; или изнемогали от презрения к себе, когда из случайно оброненных замечаний вдруг понимали, насколько живо в памяти глубокое горе и разочарование, причиненное ими людям, которые никогда ни словом не упоминали о своих чувствах. Жестоко униженным и оскорбленным, как и призракам, нет необходимости упрекать или принародно обвинять своих обидчиков. Для последних гораздо страшнее их нежданное-негаданное безмолвное появление перед ними в каком-нибудь уединенном месте.

Тугинда стояла у лавки, слегка щурясь от дыма. В первый момент она не узнала Кельдерека, но потом вздрогнула и резко вскинула голову. Судорожно всхлипнув и закусив палец, Кельдерек повернулся и бросился было прочь, но тотчас отлетел назад и упал навзничь от сильного толчка. Мужчина с ножом в руке свирепо смотрел на него сверху вниз, жуя губу и тяжело дыша, словно хищный зверь, возбужденный запахом крови. А ведь для него убийство наверняка еще недавно было и ремеслом, и развлечением, вдруг с ужасом осознал Кельдерек; в его темной голове мысль о насилии висит всегда, точно меч на волоске; при виде чьего-то страха или панического бегства он испытывает такое же безудержное возбуждение, какое охватывает кота при виде удирающей мыши. Это, не иначе, скрывающийся от правосудия душегуб, за чью голову назначено вознаграждение; наемный убийца, который стал не нужен своим хозяевам и сбежал за Врако, пока осведомители не донесли на него властям. Скольких одиноких путников он убил в здешних краях?

Склонившийся над ним мужчина дышал шумно и часто. Кельдерек приподнялся на локте и безуспешно попытался ответить на горящий взгляд безумца взглядом твердым и властным. Почти сразу он опустил глаза, а мгновение спустя позади него раздался голос тугинды:

— Успокойся, Рувит! Я знаю этого человека — он безобиден. Не трогай его.

— Прятался в лесу, болтал про медведя. Я сразу смекнул: что-то неладное у него на уме, что-то неладное. Ничего не говорю, привожу сюда, вот и все. Надо узнать, что он задумал… узнать, что задумал…

— Он тебя не тронет, Рувит. Давай-ка разожги очаг, а после ужина я еще раз промою тебе глаза. Убери нож.

Тугинда ласково взяла мужчину за руку и повела к очагу, разговаривая с ним, как с малым ребенком. Кельдерек встал и поплелся следом, не зная, что еще делать. При звуке голоса тугинды к глазам подкатили слезы, но он смахнул их без единого слова. Косматый разбойник словно забыл о его присутствии, и Кельдерек, присев на шаткий табурет, стал наблюдать за тугиндой, которая раздула огонь в очаге, поставила на него горшок и принялась помешивать в нем обломком вертела. Один раз женщина взглянула на него, но он сразу потупился, а когда поднял глаза, она уже возилась с глиняным светильником, подрезая фитиль и зажигая от горящего прутика. Слабый язычок пламени отбрасывал на пол зыбкие тени и, казалось, не столько освещал убогую лачугу, сколько неверным своим трепетанием на сквозняках, дувших из щелей в хлипких стенах, напоминал о беззащитности всех, кому выпало несчастье оказаться в одиночестве посреди этой безотрадной глуши.

Она постарела, подумал Кельдерек, и выглядит как человек, переживший тяжелую утрату и жестокое разочарование. Однако она продолжает жить — словно тлеющий огонь или голое дерево на лютом зимнем ветру. Здесь, в этом ужасном месте, где неоткуда ждать помощи, наедине с двумя мужчинами, один из которых предал ее в прошлом, а другой явно не в своем уме и, вероятно, убийца, тугинда держалась со спокойным превосходством, с каким держится проницательный честный фермер при общении с теми, кому хочет дать понять, что обмануть его не удастся, лучше и не пробовать. Но за внешне явленной крепостью духа Кельдерек и сейчас, как в давние дни, ощущал в тугинде еще и некую глубинную силу, непостижимую и таинственную, которую наверняка чувствовал даже бедный кровожадный Рувит, как пес нутром чует радость или горе в доме. Она обладала неприкосновенностью не только жрицы, странницы и целительницы, но и носительницы сокровенного знания, сверхъестественной силы, чью мощь он испытал на себе еще до встречи с тугиндой, когда сидел в странном оцепенении в челне, несомом течением к берегу Квизо под покровом ночной тьмы. Неудивительно, что Та-Коминион умер, подумал Кельдерек. Неудивительно, что безрассудные пылкие амбиции, застившие от молодого барона великую силу тугинды, погубили его безвозвратно.

Он принялся гадать, какая смерть уготована ему самому. Иные беглые преступники, по слухам, продолжали влачить существование за Врако даже тогда, когда все уже забывали не только о вознаграждении за их поимку, но даже о характере совершенных ими злодеяний, и ничто, кроме отчаяния и тупого страха, замутняющих рассудок, не мешало им вернуться в города, где никто уже не помнил, что они там сотворили в прошлом. Нет, такое жалкое прозябание не для него. Шардик — если только он найдет его — наконец заберет у него жизнь, которую он предлагал столь часто; заберет у него жизнь прежде, чем презренное желание выжить любой ценой превратит его в существо, подобное Рувиту.

Глубоко погруженный в свои мысли, Кельдерек почти не слышал разговора между Рувитом и тугиндой, заканчивавшей готовить ужин. Он смутно сознавал, что Рувит, хотя уже и притихший, страшно боится наступающей темноты и что тугинда ласково успокаивает его. Давно ли этот горемыка живет здесь, в одиночестве встречая ночи, и почему такая жизнь — невыносимо тяжелая даже для беглого преступника — для него предпочтительнее любой другой?