Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

Не ожидая окончания работы комиссии Оболенского, приняли так называемые «Временные правила» по делам книгопечатанья (подписаны 12 мая 62 г., обнародованы 14 июня в «Северной почте»). При их публикации сказано, что они будут действовать впредь до пересмотра всех постановлений о печати, т. е. до введения нового цензурного устава. В циркуляре Головнина по цензурному ведомству сообщалось, что государь, по докладу Головнина в Совете Министров, одобрил предлагаемые им меры, не ожидая окончания работы комиссии Оболенского (167). «Временные правила» явились, по существу, переходным цензурным уставом. Содержание их следующее: 1. Не допускать нарушения должного уважения к христианскому вероисповеданию, охранять неприкосновенность Верховной власти, уважение к особам царствующего дома, неколебимые основания законов, народной нравственности, чести, домашней жизни. 2. Не допускать вредных учений социализма и коммунизма, ведущих к потрясению или ниспровержению существующего порядка и к водворению анархии. 3. Статьи и сочинения о несовершенстве существующих у нас постановлений дозволять лишь в ученых специальных рассуждениях, написанных в соответствующем тоне, касающихся тех постановлений, несовершенство которых обнаружилось уже на опыте. 4. В рассуждениях о недостатках и злоупотреблениях администрации не допускать печатанья имен лиц, названий мест и учреждений. 5. Рассуждения, указанные в п. 3 и 4, можно печатать только в книгах не менее 10 печ. листов или в периодических изданиях ценой на менее 7 руб. в год. 6.Министрам внутренних дел и просвещения, по взаимному соглашению, в случае вредного направления изданий, дано право отнести их к разряду тех, кому запрещено печатать то, что перечислено в 3 и 4 п. (материалы о недостатках — ПР); им же дано право приостанавливать издания на срок до 8 месяцев. 7. Не допускать статей, где содержится неприязнь, сословная ненависть, оскорбительные насмешки над целым сословием, над должностями государственной или общественной службы. 8. Не допускать материалов о предполагаемых правительственных мерах, пока они законным образом не объявлены. 9. Статьи правительственных лиц печатать только по удостоверению, что они присланы ими самими.10.Статьи об иностранных политических известиях и событиях печатать только с сохранением чести, домашней жизни царствующих государей, членов их семейств, с соблюдением приличий при изложении действий иностранных правительств.11. Редакции периодических изданий должны знать имена авторов, для сообщения их по требованию судебных мест, министров внутренних дел и просвещения. 12.Независимо от изложенных правил цензоры должны руководствоваться особыми наставлениями при публикации материалов, касающихся военной, судебной, финансовой части, ведомств внутренних и иностранных дел. 13. Отменить распоряжения и постановления по цензуре, которые сделаны после 28 г. (т. е. после введения в действие предыдущего цензурного устава — ПР), кроме тех, которые обозначены в прилагаемом списке. «Временные правила» сопровождались двумя негласными приложениями. Первое — «особое наставление», в котором раскрывалось подробно то, о чем говорилось в п. 10 и 12 и что подлежало запрещению. Очень широкий круг запретов, касающихся почти всех сфер русской жизни. Здесь и материалы «по крестьянскому делу»: не должны допускаться порицания положения 19 февраля 61-го года (отмена крепостного права- ПР), многие толкования по крестьянскому вопросу, резкое изображение отношений между помещиками и крестьянами и пр. (168-72). Далее шли ограничения частного характера, называлось то, что печатать в целом не запрещалось, но отдавалось «на усмотрение министра внутренних дел» (материалы о Западных губерниях и Царстве Польском: к ним предлагалось относиться с особенным вниманием, вникать и в сущность, и в форму, вплоть до запрещения польского алфавита в русских и малорусских статьях, статьи об улучшении прав евреев и т. п.) Второе приложение оставляло в силе 22 постановления и распоряжения, изданные после 28 г., касающиеся цензуры (173). Приводя «Временные правила» и приложения к ним, Лемке внизу, в примечаниях приводит соответствующие пункты современного ему цензурного устава, подчеркивая тем, что цензурная политика в конце XIX — начале XX в. не слишком изменилась к лучшему по сравнению с 1860-ми годами. Кстати, на основании этих правил в 62 г. приостановлены на 8 месяцев «Современник» и «Русское слово» (на максимальный срок, предусмотренный «Временными правилами»).

Отправляя «Временные правила» в местные цензурные комитеты, Головнин 17 мая 62 г. предлагал немедленно провести чрезвычайные собрания, объявить цензорам, что: 1. отныне должны прекратиться послабления в цензуре, из-за которых периодические издания наполнялись статьями, систематически осуждающими всё, что делает правительство, возбуждающими недовольство против него; 2. если цензор несколько раз будет замечен в упущениях, он будет освобожден от службы. Таким образом, «Временные правила» ориентированы на ужесточение, а не на смягчение цензуры. Не были они и «Временными», полностью войдя в цензурный устав 65 г. Любопытно, что Валуев считал их недостаточными, излишне либеральными. Кстати, во «Временных правилах», вводивших карательную цензуру, ни слова не говорилось об отмене цензуры предупредительной.

Периодическая печать, даже не радикальная, оценила «Временные правила» весьма скептически (174). В «Библиотеке для чтения“ о них критически отозвался Д. Щеглов (статья “ Временные правила по делам книгопечатанья»), не оставляя без возражения ни одного их пункта. На статью обратил внимание Валуев, который сообщил о ней Головнину. Тот ответил, что статью разрешил он сам и что, по его распоряжению, цензор Постников написал прекрасную статью, опровергающую Щеглова (174-9). Головнин находил полезным симуляцию полемики, Валуев же считал её излишней. Дальнейшее обсуждение «Временных правил» оказалось невозможным.

А комиссия Оболенского продолжала работу. Она пересмотрела все цензурные распоряжения после 28 г. Неизвестно, что представила она Головнину. Но она подготовила проект нового цензурного устава. В начале его отмечалось, что решения комиссии соответствуют установкам Головнина (это было верно). Но товарищ министра просвещения барон А. П. Николаи (в будущем сам министр просвещения), державшийся независимо, подверг проект резкой критике. Он отмечал, как серьезный недостаток, что в проекте предупредительная цензура, признанная бессильной, оставлена для периодики, т. е. там, где она особенно несостоятельна; по словам Николаи, обвинения в произволе, с которым связывают предварительную цензуру, неверны уже потому, что всякая цензура включает в себя произвол, да и вообще всякая административная и полицейская власть по существу своему не может освободиться от произвола, ни в одной стране не придумали, как это сделать; сохранение цензуры лишь для части изданий и освобождение от неё остальных — еще больший произвол, чем всё остальное. В заключение Николаи предлагал оставить предупредительную цензуру, т. к. не следует допускать двойственной системы; правительство должно сохранить твердость и откровенность в отношении литературы, не ставить разные издания в разные условия; ныне существует необходимость предупреждать появление многих произведений (хотя и не безнравственных, не преступных), не пропускать известных мыслей и понятий, определяемых переходным состоянием общества; необходимость эта будет постепенно уменьшаться и тогда можно будет открыто перейти от одной системы к другой; создавать временные специальные суды для печати, что предлагалось в проекте. По мнению Николаи, нецелесообразно и неразумно принимать законодательство, которое вступает в силу лишь на время (251). Таким образом, Николаи предлагал «заморозить» цензурную реформу до будущих времен. Выводы его в целом были откровенно реакционными, но многие из них соответствовали действительности, хотя в этом не все решались признаваться.

Если бы предложения Николаи были написаны в пользу литературы, то в Государственном Совете их вряд ли кто-нибудь поддержал. Но в таком виде они могли многим понравиться. Учитывая это, Головнин решил отмежеваться от проекта комиссии, осуждая его за чрезмерную строгость, поручив защищать его самому Оболенскому. Тот, выступая с критикой доказательств Николаи, не дал отмежеваться и Головнину, заявив, что проект, основан «на доводах и соображениях министра народного просвещения» (252) У Оболенского оказалась куча записок Головнина, который в них одобрял то, что на Совете критиковал. Никитенко в дневнике называл это «гимнастикой интриг». 10 декабря (62 г.) Головнин подал всеподданнейший доклад, где вначале шла речь о необходимости и причинах пересмотра законов о цензуре, довольно благожелательно говорилось о проекте Оболенского, а затем утверждалось, что проект «проникнут каким-то враждебным к литературе направлением карательным и вовсе не представляет мер, которые имели бы целью развитие литературы, поощрение, содействие оной» (257). Головнин предлагал составить новый проект «после совершенного преобразования судебной части», т. е. в конечном итоге, хотя по-другому, с позиций «защиты литературы», приходил к тем же выводам, что и Николаи. Материалы же поданного проекта Головнин предлагал использовать для оказания пользы литературе, способствуя ее процветанию; пока же следует разрешить вопрос, какому ведомству заведовать делами книгопечатанья (т. е. министерству просвещения или внутренних дел — ПР) (258). Оболенский возмущен такой лицемерной демагогией. Он пишет второе представление, где снова подчеркивает полную зависимость проекта от инструкций министра. Огласки оно не получило. Его замолчали.