Адвокат. Судья. Вор (сборник) - Андрей Константинов

– Понимаю, – кивнул Колбасов.

– Это хорошо, что понимаешь, – усмехнулся Ващанов. – У них сейчас большие возможности, даже к нам подбираться пытаются, а потому дальний наш прицел должен быть виден только нам. И все. Иначе развалится комбинация. Сколько таких случаев уже было. – Геннадий Петрович горестно вздохнул, махнул рукой и продолжил: – Стало быть, так: Барона закрываем на чем-нибудь, плющим – он нам сдает картину. Ему деваться некуда, не захочет же он в тюрьме подыхать, а лет-то ему уже немало… И здоровье – сам понимаешь, после зон да лагерей не как у горного аксакала… Отдаст картину – закрепимся на этой «теме» и попробуем дальше ниточку потянуть, глядишь, и до основных пидормотов доберемся… Ясно? Только учти – обо всей операции в полном объеме должны двое знать: я и ты. Понял?

– Как не понять, – медленно кивнул Колбасов, бросив на начальника быстрый взгляд. – Все будет нормально, Геннадий Петрович. Не первый раз замужем. На чем бы только этого Барона зацепить?

– Думай! Опер ты или тыловик? – хмыкнул Ващанов.

Колбасов почесал нос и неуверенно взглянул на подполковника:

– Может, двести восемнадцатую[83] ему впендюрить? Патрончики? А?

Ващанов скептически скривился и покачал головой:

– Не пройдет… Он же старый… Неубедительно будет.

Колбасов пожевал верхнюю губу, оставляя на реденьких черных усах капельки слюны, и выдвинул новый вариант:

– Наркота?

– Не то, Вова, не то! – В голосе подполковника начали прорезаться раздраженные нотки. – Тоньше надо, не шаблонно…

Колбасов засопел, хлебнул пивка, помолчал, прокручивая в голове возможные комбинации, и наконец просветлел лицом:

– Есть мысль! А что, если мы его на валюте вяжем?

Геннадий Петрович недоуменно вздернул плечи:

– На валюте? Это же неактуально сейчас! Да и «тема» не его опять-таки… Ой, что-то расстраиваешь ты меня, Вова, заработался, видать, совсем…

Но Колбасов убежденно возразил:

– Получится, Геннадий Петрович! Статью-то валютную никто не отменял, по закону вполне применить можно! И человек по этой «теме» у меня надежный есть – подведем к Барону, все чисто пройдет.

– Да? – с сомнением переспросил опера Ващанов. – Ну что же, попробуй. Только помни одно – старика приземлить нужно качественно! Сдаст картину – можно и выпустить будет, понаблюдать за ним, а потом уже разом всех окучим… Понял? Сколько тебе на реализацию времени потребуется?

– Ну… недельку как минимум, – ответил быстро прикинувший в уме сроки Колбасов. – Пока обставимся, подходы наведем… Раньше нереально.

– Ладно, – согласился Геннадий Петрович. – Неделю я тебе даю… Завтра продумаешь детали и доложишь мне. Вообще обо всем, что касается этого дела, сразу информируешь меня лично во избежание утечек. Среди наших тоже всякие попадаются…

– Ясно, товарищ подполковник, – закивал Колбасов. – Не сомневайтесь, все в лучшем виде оформим.

– Хотелось бы, – тяжело вздохнул Ващанов и снова наполнил рюмки. – Имей в виду, Вова, ты в этом деле на свою биографию работаешь… Так что, сам понимаешь, все в твоих руках… Ладно, давай еще по одной примем – и в парилочку… Веником-то ты хорошо работаешь – хотелось бы, чтобы и голова не подкачала.

– Не подкачает, Геннадий Петрович, – заулыбался Колбасов. – Вы же меня знаете…

Голова старшего оперуполномоченного ОРБ Владимира Колбасова действительно не подкачала, и вечером 6 октября 1992 года вор-рецидивист Барон переступил порог камеры в печально известной питерской тюрьме «Кресты».

– Здравствуйте…

Подслеповато сощурившись, Юрий Александрович Михеев неторопливо осматривал камеру «учреждения ИЗ-45/1», больше известного в народе как тюрьма «Кресты». В этом заведении содержались в основном не осужденные, а подследственные, то есть те, кого суд виновными в совершении инкриминируемых им преступлений еще не признал, но кого предварительное следствие сочло необходимым изолировать от общества. Камера, куда конвойный втолкнул Юрия Александровича, была типовой, рассчитанной на восемь человек, но парилось в ней четырнадцать душ – Михеев становился пятнадцатым обитателем, поэтому радости по поводу его появления никто не выказал. «Кресты» душил кризис перенаселения – известны были случаи, когда контролер, скажем, заталкивал в «хату» новенького, а старожилы выкидывали его обратно в коридор, крича при этом, что и так, мол, человек на человеке лежит, не продохнуть…

Юрий Александрович безрезультатно поискал глазами свободную шконку – все нары были заняты, в камере давно уже спали по сменам, вот и сейчас одни обитатели сидели на корточках у стен, другие тяжело дышали в тревожном сне. Воздух в хате был спертым, и Михеев подумал о том, что его легкие долго не смогут выносить эту атмосферу… Впрочем, скулить и жаловаться старик не собирался, а о легких своих Юрий Александрович подумал отстраненно, просто констатировал факт, и все…

– Ну чё встал-то, папаша, не икона, чтоб тобой любовались… Проходи, не в гранд-отеле!.. – раздраженно рявкнул на Михеева некто коротко стриженный, свесившийся с верхних нар. Больше всего этот парень походил на бычка какой-нибудь городской группировки – их в последнее время в Питере развелось много, и типажи успели примелькаться…

Юрий Александрович ничего не ответил, спокойно снял сразу запотевшие очки, протер их пальцами и так же молча прошел в угол камеры. Там он снял с себя пиджак, бросил его на пол и присел, положив руки на острые колени. Вдруг, словно вспомнив что-то важное, старик привстал и вытащил из кармана пиджака сдобную булочку, которую уговорил снегирей[84] не отбирать у него. Михеев разломил булочку на две части и протянул их худому прыщавому юнцу, сидевшему на полу по-турецки, и бомжеватого вида старичку, лежавшему под нижними нарами:

– Жуйте, бродяги…

– А ты-то что? Сам не будешь? – удивился бомжеватый старичок, быстро, впрочем, хватая угощение…

– Нет, – покачал головой Юрий Александрович. – Я сытый…

Михеев привалился спиной к стене и устало прикрыл глаза. Незаметно и без разрешения, как это всегда бывает в тюрьме, пришли к нему воспоминания.

Старик вообще в последнее время все чаще и чаще начал уходить мыслями в прошлое. Ему было что вспомнить…

Юрий Александрович был коренным питерцем. Его мать в молодые годы считалась в Петербурге одной из блестящих светских красавиц, так, по крайней мере, утверждали старожилы некогда модного дачного местечка Озерки, куда наезжали и Блок, и Северянин, и Алексей Толстой. Кстати, по семейному преданию, Блок даже посвятил юной красавице одно из своих стихотворений. Вера Сергеевна (так звали мать Михеева) происходила из не очень знатного дворянского рода, но ее отец сумел выйти в достаточно высокие чины – он служил по железнодорожному ведомству и в отставку ушел надворным советником. Многие светские львы дореволюционного Петербурга пытались ухаживать за Верой Сергеевной, но она неожиданно для всех вышла за скромного и застенчивого путейского инженера, без конца теребившего при встречах с красавицей смешное пенсне.

Вера Сергеевна сначала не придавала робким ухаживаниям путейца значения, но именно этот нескладный молодой человек буквально поразил ее однажды своим мужеством. Она каталась в коляске с племянницей, лошадь внезапно понесла, а Александр Юрьевич (так звали инженера), случившийся неподалеку, не раздумывая бросился наперерез, повис на упряжи и остановил испугавшееся чего-то животное… Это было так романтично… Через месяц они объявили о помолвке, а еще через два обвенчались… Это было в 1913 году. Через одиннадцать месяцев началась Первая мировая война, и Александр Юрьевич, надев погоны подпоручика, ушел на фронт. Вернулся он лишь через год – с двумя Георгиями, в погонах штабс-капитана и с пустым левым рукавом кителя… Но Вера Сергеевна все равно была счастлива, потому что многие не возвращались из той мясорубки вовсе… И молодые снова зажили мирно и счастливо, вот только детей у них почему-то долго не было.

А потом – сначала февраль семнадцатого, потом летние бунты и демонстрации, октябрьский переворот… Родные Веры Сергеевны успели выехать в Финляндию, но Александр Юрьевич покидать Россию отказался наотрез – он по-прежнему работал на железной дороге и считал, что, какие бы политические потрясения в стране ни происходили, поезда должны ходить, и желательно по расписанию… Как ни странно, большевики однорукого инженера уважали – в 1921 году ему поручили курировать восстановительные работы в железнодорожных депо Петрограда, а вскоре после этого Александр Юрьевич стал директором Металлического завода и работал в новой должности настолько успешно, что даже получил благодарность от самого Ленина… В 1924 году Бог наконец-то дал супругам сына, которого назвали Юрием в честь отца Александра Юрьевича.