Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

— Афанасий! что с тобою?

— Сегодня царя убили, — проговорил он каким-то глухим голосом»551.

Так Фет узнал о трагическом событии, круто изменившем жизнь страны. Начиналась эпоха Александра III, получившая у историков названия «период контрреформ», «консервативная революция». Уже в первом царском манифесте, изданном 29 апреля 1881 года, говорилось: «...Глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления, в уповании на Божественный Промысл, с верою в силу и истину Самодержавной власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на неё поползновений». Из правительства были быстро изгнаны «красные»: министр внутренних дел Лорис-Меликов, министр финансов Абаза, военный министр Милютин. На вершины власти и влияния вознёсся печально известный обер-прокурор Синода Победоносцев.

Началось торжество реакции: ограничивались все области применения выборов, гонения обрушились на либеральную оппозиционную прессу (в 1884 году завершили своё существование «Отечественные записки»), были введены новые законы о печати, гимназические и университетские уставы, ограничивающие приём лиц недворянского происхождения, сужалась область действия суда присяжных и вообще гласного судопроизводства. При Александре III проводилась ревизия курса прежнего царствования на отмену или смягчение сословного характера государства — было сделано несколько шагов к возвращению дворянам привилегированного положения в государстве. Революционное движение было сломлено, оппозиция подавлена; общество, не превратившись, конечно, в сборище верноподданных, временно исчерпало ресурс сопротивления, его активность затихла.

Всё это выглядело как воплощение надежд Фета, не раз выражавшихся публично. Были и менее одиозные стороны политики Александра III, которые также должны были быть симпатичны Фету — сельскому хозяину: протекционизм, попытки оградить отечественного производителя от сильной конкуренции с помощью покровительственных пошлин и тарифов.

Если общественная деятельность либерального толка завяла, то для консервативной, «охранительной» наставал период бурного расцвета. Канцелярия нового императора была завалена разнообразными «записками», письмами частных лиц, пытавшихся повлиять на его политический курс. Фет тоже предпринял такую попытку.

Ещё в последние месяцы правления Александра II он задумал суммировать свои взгляды на важнейшие стороны российской жизни. Первые шаги нового царя придали энергию его усилиям. Фет быстро написал второй обширный трактат, названный им «Наши корни» и предназначенный не только для печати, но и для распространения в придворных и правительственных кругах, а в конечном счёте для самого государя. Вопреки расхожему представлению, Фет не выступил в защиту крепостного права и не сожалел о его отмене — скорее видел в нём экономическую рациональность и даже выгоду как для барина, так и для мужика, и не находил экономических, основанных на «реальной почве» причин для его отмены: «...Улучшение быта крестьян предпринято не в экономических видах, а в силу трансцендентных понятий свободы, против такого стимула возражать нельзя, так как человек большею частью работает духу». Это противопоставление общих абстрактных ценностей и практической сферы делает статью как будто продолжением споров с Толстым о разуме и опыте; некоторые утверждения звучат как возражение на претензии разума учить, что есть подлинное Благо для человека: «Даже при полнейшей добросовестности чрезвычайно трудно оперировать в кабинете отвлечёнными понятиями по самым условиям логики и слова, в коих смежные понятия, их ширина и синонимы беспрестанно открывают двери софизму. В практике... единственным руководителем идущего ощупью законодателя должен быть... опыт и опыт»552.

Кабинетный («трансцендентный») характер реформы привёл к тому, что один хорошо зарекомендовавший себя с точки зрения экономики строй не заменён другим, хотя бы столь же эффективным, поскольку, освободив крестьянина «лично», реформа не освободила его «экономически». Фет, конечно, имеет в виду сохранение ненавистной ему общины: «...Смутное понимание положения вещей... обозвав крестьянина собственником, ревниво оберегает по сей день его крепостную зависимость и крепость земле». Община не только не позволяет крестьянину стать самостоятельным и ответственным участником экономических отношений, потому что обеспечивает его прожиточным минимумом и тем самым не только не стимулирует к продаже своего труда, что необходимо для развития среднего и крупного земледелия, но фактически превращает в лентяя, не имеющего стимула к эффективной обработке и закреплённого за ним надела. Не будучи реальным собственником, работник не отвечает за результат своего труда на землевладельца — нельзя взять с него штраф, продать его имущество за долги. Ленивый крестьянин, плохо обрабатывающий землю, сохраняет её за собой, в то время как экономически правильно будет, если земля перейдёт в руки человека умелого и трудолюбивого, а лентяй будет вынужден отказаться от своей лени и начать трудиться просто потому, что труд останется единственным источником его пропитания. В очередной раз Фет называет страх перед пролетаризацией, обнищанием населения главной причиной сохранения общины и утверждает, что страх этот, вытекающий опять-таки из увлечённости «общими» идеями, не имеет никакой реальной почвы — работы в российском сельскохозяйственном секторе много, человек, готовый трудиться, всегда найдёт такую возможность. Безработный бедняк в России — просто лентяй, не стоящий того, чтобы его опекали в ущерб пользе общества. Такими же абстрактными считает Фет и аргументы в пользу общины как института, якобы органичного для русского мужика: «Народ ненавидит общинное владение и барахтается с ним потому, что его из него не выпускают»553.

Единственным принципом, который может обеспечить процветание российского сельского хозяйства, а значит, и России в целом, является принцип свободного рынка труда, когда правительство только следит за выполнением правил, одинаково беспристрастно относится ко всем его участникам, гарантирует наказание за неисполнение ими законов: «Лозунгом реформы была свобода и равенство перед законом. Держитесь этого лозунга в здравом значении, указываемом наукой. Не навязывайте никому ни экономически дурного, ни хорошего. Свободный человек сам сыщет хорошее, зная, что никакой опекун не придёт его выручать»554.

И в остальном работа представляет собой квинтэссенцию воззрений Фета, не изменившихся со времён записок о вольнонаёмном труде: те же нападки на образовательную систему, «семинаристов», ратование за духовенство как главного воспитателя народа и за элитарность знаний. Многие суждения высказаны резче и аргументированы логичнее, чем в предыдущих статьях, — очевидно, энергии придавала надежда, что теперь его голос будет услышан.

И надежда оправдалась. Старый друг Иван Петрович Новосильцев, оставшийся шталмейстером и при новом царе, активно распространял «Наши корни»: благодаря ему с трактатом ознакомились член Государственного совета С. Г. Строганов, сменивший Лорис-Меликова на посту министра внутренних дел Н. П. Игнатьев и ряд других высокопоставленных лиц, включая, скорее всего, и человека, отныне во многом определявшего политику правительства, — Победоносцева. Трактат имел успех, хотя некоторые читатели