Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этот раз вопреки уже сложившейся привычке писать коротко Толстой ответил Фету последним длинным письмом от 5—10 октября 1880 года: «Вы не поверите, как мне смешно читать такие рассуждения, как Ваши (а я только это и слышу). Все рассуждения эти клонятся к тому, чтобы показать, что всё, что сказано в Евангелии, — пустяки, и доказывается это тем, что люди любят жить плотью, или иначе, — жить как попало, — как каждому кажется хорошо, и что так жили и живут люди. Комизм этого рассуждения состоит в том, что Евангельское учение начинает с того, что признаёт эту точку зрения, утверждает её с необычайной силой, и потом объясняет, что этой точки зрения недостаточно, и что в числе бесчисленных plaisir’oв[40] жизни надо уметь узнавать настоящее благо»546. В пересказанном на новый лад диалоге Христа с дьяволом из уст искусителя звучит иронично изложенная Толстым позиция Фета: «Всем жрать хочется, и все себя берегут. Только все не болтают вздора, как ты, — а признают это и служат и хлебу, и своему телу».
«То, что я знаю себя существующим, — продолжает Толстой, — и всё, что я знаю, происходит от того, что во мне есть разумение, и его-то называю Бог, т. е. для меня начало всего. О том начале, которое произвело весь мир явлений, я ничего не знаю и не могу знать.
Разумение есть тот свет (lumen[41]), которым я что-нибудь вижу, и потому, чтобы не путаться, далее его я не иду. Любить Бога поэтому значит для меня любить свет разумения; служить Богу значит служить разумению; жить Богом — значит жить в свете разумения»547.
Тот принцип, который выдвигает Фет, — руководствоваться в реальной жизни естественным чувством — означает для Толстого ходить во тьме, без света смысла, даваемого Евангелием. То, что Фет считает умствованием, враждебным жизни, для писателя есть божественный Логос, позволяющий распознать среди разнообразных житейских благ подлинное Благо. Заканчивается письмо очень характерно для Толстого, обретшего смысл жизни в любви к ближнему: «В последнем письме Вашем я слышу раздражение. — Я виноват тем, что раздражил Вас. Простите...»548
В ответ в самом длинном письме от 18 октября 1880 года Фет отказывается признать разум (толстовское «разумение» или Логос Иоанна Богослова, на который писатель опирался в своих суждениях) высшим арбитром, способным указывать, что есть Благо, не только своему носителю, но и всем людям: «...Возможность восприятия вещей мира в наше я лежит в предшествующем созерцанию присущности в нашем интеллекте форм времени, пространства и причинности, наличность которых составляет интеллект. Физиологически он только функция мозга, которой он так же мало научается из опыта, как желудок пищеварению или печень отделению желчи. <...> Разум, разумение человека, составляющий лишь мгновенное звено в цепи причинности явлений и заведомо коренящийся на недосягаемой тайне жизни, не только невозможная точка опоры для целого мира — в себе самом, но и противоречивая. Этот разум, разумение не имеет права говорить ни о чём другом, как о лично ему кажущемся»549.
Толстой устал от споров с человеком, который, как ему казалось, не хочет понять простую истину, заслоняясь от неё схоластическими умствованиями. Он ответил в коротком письме, что, видимо, «неясно» выразил свои мысли. Фет написал ещё одно письмо, в котором избегал острых вопросов. На этом их переписка практически сошла на нет. Разрыва не было и не могло быть — он означал бы нарушение принятых Толстым жизненных принципов (не злиться, не обижать ближнего, не придавать значения своей правоте и искусству спора).
Фет с супругой продолжал бывать в Ясной Поляне и относился к этим визитам с каким-то особенным трепетом. Но прежней близости больше не было, и Фет переживал это как настоящую трагедию, намного тяжелее, чем разрыв с Тургеневым. Она так и осталась незаживающей раной. С какой-то яростью отчаяния Фет в письмах Страхову нападал на нелогичность, несоответствие веры Толстого его собственной жизни, убеждал в её вреде для семьи великого писателя. Эти переживания имели не только личный характер — поэт искренне сожалел о потере Толстого для литературы и в особенности ненавидел его учение за то, что ложное разумение погубило, подавило великого художника с развитой, как ни у кого, интуицией, острым чувством жизни, красоты и правды, подменило эту правду плодами умствования. Так, ещё в период ожесточённого спора с живым классиком Фет писал: «Равным образом я не могу понять, как можете Вы стать в оппозицию с такими капитальными вещами, которые так высоко оценены мною... Или Вы шутите, или Вы больны. Тогда, как о Гоголе, сжегшем свои сочинения, надо о Вас жалеть, а не судить»550.
ПЕРЕМЕНА ДЕКОРАЦИЙ
«Вечером 1-го марта, получивши со станции письма и газеты, я вышел в переднюю спросить кучера Афанасия, хорошо ли шла молодая лошадь, на которой он ездил. Когда я отворил дверь, то, при взгляде на его
