Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

— Дядя Афоня! — крикнул он. Но это был один момент: луч восторга, засиявший в глазах его, видимо погасал, и, понуря голову, он снова сел на прежнее место, с которого было порывисто вскочил»562.

Скончался Петруша 5 марта 1888 года в лечебнице в возрасте тридцати лет. Один из братьев Боткиных, Михаил Петрович, писал Фету: «Смерть сняла с него всё, наложенное на его черты недугом: в гробу лежал прекрасный интеллигентный юноша»563. Ещё до помещения в лечебницу племянник составил «духовную», по которой всё имущество — имение Ольховатка и 80 тысяч капитала — оставил «дяде Афоне».

Временный упадок общественной жизни, подобный тому, что наблюдался в «мрачное семилетие» или в 1867— 1874 годах, принял в этот раз новое, своеобразное и, можно сказать, судьбоносное для русской культуры обличье. Ситуация расчистила дорогу наиболее талантливым консервативным мыслителям, таким как Константин Леонтьев, чья книга «Восток. Россия и славянство», вышедшая в 1886 году, имела шумный успех. Пробудился интерес к работам Н. Я. Данилевского, усилиями Н. Н. Страхова выведенного из забвения; его труд «Россия и Европа», впервые опубликованный в 1869 году, в это время неоднократно переиздавался. Но оживились не только консервативные и славянофильски настроенные мыслители.

В целом интересы думающих людей начали смещаться от общественных проблем, от решения которых их снова отстранили, в сторону философии и религии, в которых они стали искать ответы на вопросы о смысле жизни, целях человеческого существования. Именно в эту эпоху зарождалась русская религиозная философия. Николай Фёдорович Фёдоров создавал свою грандиозную «Философию общего дела», поразившую воображение Толстого и Достоевского и положившую начало одному из своеобразнейших направлений в русской и мировой философско-религиозной мысли — «космизму». Тогда же ступил на научную и философскую стезю другой крупнейший представитель этого движения Константин Эдуардович Циолковский. Начались крайне извилистая карьера публициста, философа, писателя Василия Васильевича Розанова и деятельность религиозных мыслителей братьев Сергея и Евгения Трубецких.

Эта новая интеллектуальная атмосфера была для Фета намного более благоприятна, чем атмосфера 1860—1870-х годов. Поиски «космистов», религиозных мыслителей и будущих историософов и мистиков были ему не особо близки, но намного более созвучны его собственным философским взглядам, чем идейные течения предыдущей эпохи.

Фет не просто вписывался в новую эпоху лучше, чем в предшествующую, — он неожиданно оказался в самом центре духовных поисков благодаря судьбе, сведшей его с одной из важнейших фигур русской религиозной и философской мысли, сыном своего однокашника по Московскому университету Владимиром Сергеевичем Соловьёвым.

Познакомились они благодаря Страхову, чьим поклонником и отчасти учеником считал себя Соловьёв, скорее всего в декабре 1881 года. Конечно, они не были идейно близки. Политические взгляды Соловьёва, хотя и не «революционные», всё-таки были весьма далеки от фетовской консервативности. Так, Фет постоянно настаивал на спасительности, необходимости наказания преступников, Соловьёв же публично выступил с просьбой помиловать цареубийц. Фета заинтересовала в соловьёвской философии только «критическая», полемическая сторона, то, к чему был склонен он сам, — разоблачение отвлечённых идей, претендовавших на всеобъемлющий и универсальный характер. Поэту понравилась книжка «Критика отвлечённых начал» (1880) — докторская диссертация Соловьёва. «Благодарю Вас, — писал он автору 14 марта 1881 года, — задорогой подарок “Крит[ику] отвлеч[ённых] начал”. В настоящее время наслаждаюсь этим прекрасным плодом Ваших многоразличных трудов и на досуге читаю его очень, по моим духовным силам, медленно, но не без толку... Повторяю: я в восхищении от Вашей книги и, главное, от её критической стороны»564. К собственной философии молодого друга, выраженной в таких трудах, как «Чтения о Богочеловечестве» или «Смысл любви», Фет отнёсся прохладно: богоискательство, поиск подлинной веры, дискуссии о том, что есть подлинное христианство, его не привлекали.

Изначально сблизившими их факторами стали, с одной стороны, огромная любовь Соловьёва, который сам был поэтом, к творчеству Фета, оказавшему влияние на его собственное (позднее философ печатно назвал Фета «несравненным поэтом, которым должна гордиться наша литература»), с другой — его терпимость, искреннее восхищение поэзией и способность (присущая и Страхову) оценить особенную «подлинность» фетовской натуры. К консерватизму Фета философ готов был относиться с присущим ему юмором (однажды в письме Страхову он назвал Фета «неугомонным поборником помещичьей правды против крестьянских злодеяний»565). Фету в свою очередь нравилась эмоциональная, чувствительная, глубокая и благородная натура Соловьёва, о чём он искренне писал ему 14 апреля 1883 года: «Я считаю себя до того Вам близким, что могу говорить вещи, о которых следует молчать. Вы мне дороги не только по уму и образованию, но гораздо более сверх того, — что Бог сотворил Вас настоящим джентльменом до мозга костей. В Вас нет... вахлачества и тени... Когда я вижу эти тихие и ясные черты, мне становится легко, как ласточке под окном»566.

Сохранившаяся переписка очень невелика — Соловьёв писал Фету нечасто, а тот не сильно обижался на нерегулярность, принимая склонность своего корреспондента к уединению и самоуглублению. Возможно, в ней и не было особой необходимости, поскольку известный своей «безбытностью» и бездомностью Соловьёв был частым гостем в доме на Плющихе, а в Воробьёвке живал иногда по нескольку месяцев. Время проводилось и в совместных трудах — Соловьёв помогал хозяину в работе над переводами, — и в заинтересованных разговорах. (В письме Фету от 25 августа (6 сентября) 1888 года Соловьёв восклицает: «Однако, как я заболтался по старой воробьёвской привычке!»567) Чрезмерно острых споров между ними не возникало. Похоже, в основном говорил Соловьёв, а Фет давал ему высказаться и слушал.

В отличие от Толстого Соловьёв в значительной степени поддерживал незыблемый фетовский принцип разделения общих идей и практики (в этом сказывался его интерес к ортодоксальной церкви, сильно отличавшийся от толстовского непримиримого «протестантизма»). Так, он писал Фету 25 августа (6 сентября) 1888 года: «Как справедливо во всех языках отличается мудрость от разума. Настоящая мудрость состоит в том, чтобы, признавая права разума в теории, как можно менее доверять ему на практике»568. Поэтому и их разговоры об этих общих понятиях могли иметь менее принципиальный и более академичный характер. Соловьёв не навязывал своих взглядов Фету, не требовал их безоговорочного принятия, не считал всё, что им не соответствует, не стоящим траты времени. В свою очередь Фет мог проявлять интерес к тем сторонам учения Соловьёва, которые казались ему близкими его собственным. Так, в письме от 20 июля 1889 года, сообщая Фету о работе над статьёй «Красота в природе», автор объясняет её центральную идею: «Определяю красоту с