Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

Шор-писатель всегда был на стороне обиженных законом, который, на его взгляд, слишком мало общего имеет с подлинной справедливостью — тезис, подтверждаемый соответствующими примерами из романов Шора (Каллагана). «Тихий уголок» продолжает тему несправедливости, равнодушия и жестокости, таящихся за фасадом правосудия. Слишком часто и слишком легко те, в чьи обязанности входит борьба с преступностью, сами совершают преступления. Пистолет, выданный полицейскому Дансфорду, чтобы он в случае крайней необходимости стрелял в правонарушителей, выстрелит и прервет жизнь человека, вся вина которого в том, что он не подчинился Дансфорду по его первому требованию. Правосудие в лице присяжных выносит вердикт — несчастный случай. Но для Шора и Каллагана это печальная закономерность. Если стрелявший полицейский «формально прав», то поистине плачевна судьба человека в обществе, принимающем во внимание (и, подсказывает Каллаган, поощряющем) только формальные отношения.

Это старая тема Каллагана, но в «Тихом уголке» ощутимо стремление автора взглянуть на нее несколько иначе. В художественной литературе Запада бездушное общество критиковалось за фальшивый и отчужденный характер связей между его членами еще со времен романтиков. Особенно много писалось об этом в XX веке. Размышлял и Каллаган, приглашая читателей подумать, кто же истинный злодей — грабитель банков или банкир, девица легкого поведения или респектабельный «отец города». В свое время такой подход радовал смелостью и новизной, принося неплохие художественные результаты. Но и у нешаблонного мышления нередко возникают свои стереотипы. Борясь с буржуазными идеологическими клише, антибуржуазно настроенные художники порой оказываются в плену собственных шаблонов, не менее опасных, чем те, против которых они выступают. Подмена конкретных социальных понятий и категорий неподвижно-абстрактными ведет к мистификации реальных проблем. Похоже, Каллаган почувствовал угрозу стандартизации и догматизации некоторых своих принципов и попытался взглянуть на них как бы со стороны, поручив это в «Тихом уголке» специалисту по творчеству Шора Алу Дилани. «Под его охраной, в его прибежище, — размышляет Ал о любимых героях Шора, — они каким-то таинственным образом вдруг стали крупнее, человечнее, значительнее, чем на самом деле, потому что поняли, что им это позволено». Нарушители закона Шора не просто такие же люди, как и все, в словесном пространстве романов Шора они оказываются выше остальных, обретают даже ореол святости. Что это: укрупнение и художественное преувеличение как непреложный закон литературы или опасная схема, ускользание от сложности «живой жизни»? «Тут что-то не так, что-то неверно!» — в этой смутной догадке Ала — важная истина, к которой не находит нужным прислушаться Шор.

Тех, кого Шор воспевает в книгах, Дансфорд преследует — в жизни. Но если «отклонения от истины» в книгах Шора может заметить читатель, а заметив, поправить, выдвинув свое понимание происходящего, то как поправить вред от деятельности Дансфорда? Призванный поддерживать порядок, он рвется устанавливать свои порядки. Поставленный бороться со злом, он сам сеет зло. Нет, не случайно он стрелял и убил: весь мир у него «на подозрении», а люди — потенциальные преступники.

Для Шора полицейский Дансфорд — символ закона без справедливости, правосудия без сострадания. Для Дансфорда писатель Шор — смутьян, подрывающий авторитет организованного общества, своими писаниями порочащий его ценности и идеалы. Но если раньше Каллаган, скорее всего, ограничился бы подобным противопоставлением, указав на неправоту Дансфорда и полную и безоговорочную правоту Шора, то в «Тихом уголке» он далеко не столь, категоричен в оценках. Шор безусловно прав, увидев в Дансфорде определенный — и зловещий — тип. Но вот писать о нем он решил не столько из любви к истине, сколько из желания поставить на место, осадить зарвавшегося хама. Концепция сложилась сразу же, еще в их первую встречу, а выстрел лишь укрепил Шора в его правоте. Каллаган весьма осторожен в оценках действий своих героев и редко выражает свое отношение «открытым текстом», но, похоже, он не очень одобряет идею своего персонажа Шора написать о Дансфорде для газеты: заклеймить, а не проанализировать. И хотя Шор намерен поглубже вникнуть в подробности биографии своего будущего персонажа, похоже, что непростые обстоятельства личной жизни полицейского — алкоголизм жены, крушение надежд на семейное счастье — станут лишь подробностями сенсационной истории.

Каждый из персонажей романа всеми силами стремится преодолеть сложность, хаотичность, непонятность бытия, стараясь обрести для себя «тихий уголок» — в творчестве, службе, интимных отношениях. Слишком часто, однако, спасение оказывается недостижимой мечтой или рухнувшей вдруг иллюзией. Действительность, напоминает Каллаган, властно вмешивается в человеческие судьбы, перекраивая все на свой лад, превращая «все понимающих», самостоятельных, целеустремленных людей в послушных исполнителей ролей, навязанных неумолимым ходом обстоятельств.

Каллаган в этом романе весьма суров к своим героям. Показав непрочность их положения перед лицом реальности, он в качестве двусмысленного избавления от многих бед, выпавших на долю персонажей, принесет в жертву Шора. По злой иронии судьбы нелепая гибель последнего многое поставит на свои места. Может спать спокойно Дансфорд. Лиза, судя по всему, вернет себе любовь Ала Дилани, запутавшегося в лабиринтах художественного мира Шора. Ал, похоже, закончит монографию о Шоре, из субъекта превратившегося в объект, с которым исследователю всегда проще. Было бы ошибкой, однако, не заметить авторской усмешки: слишком призрачны эти «удачи», и кто знает, что станет с героями на очередном витке фабулы, автор которой — жизнь, сама природа.

«Жизнь огромна, таинственна и загадочна, она не дает окончательных ответов. Никаких. Только вопросы», — размышляет умудренный случившимся Ал. Вывод важный и для героев «Тихого уголка», и для его автора, попытавшегося в этой книге задать себе и читателям новые вопросы, не ожидая легких и все объясняющих ответов.

В романах, о которых шла речь выше, основное внимание автор уделял тем, кто стремился жить, бросив вызов стандартам поведения и мышления современного ему буржуазного общества. В романе «И снова к солнцу» писатель исследует иной тип личности — человека, который всецело принял правила и нормы окружающего мира. И снова, как в прежних романах, «судьба одного канадца» становится для Каллагана поводом для размышлений об уделе человеческого существования в условиях буржуазного общества XX века. Специалисты-литературоведы не раз отмечали как характерную черту современной литературы Запада исчезновение героя — сильной, деятельной личности. Словно восполняя этот дефицит, Каллаган делает центральным героем романа сильного человека. Айра Гроум — блестящий морской офицер, герой войны, один из руководителей крупной международной фирмы — всегда обладал удивительным талантом подчинять чужую волю своей, а свою — интересам дела, которому служил. Парадокс ситуации, в которой читатель застает этого «последнего магната», заключается в том, что он, человек большой энергии, самообладания, ума, окруженный всеобщим уважением, находится в состоянии тяжелейшего душевного кризиса. Внешне этот разлад проявляется в тайных и необъяснимых даже для тех, кто близко знает Гроума, запоях, во время одного из которых он попадает в аварию. Перед лицом смерти, когда защитные механизмы сознания — поглощенность сиюминутным, надежды на будущее, иллюзии и самообман — не срабатывают, герой оказывается один на один со своей совестью. Он силится понять, почему же, состоявшись по всем внешним меркам, он потерпел поражение по сути: никакие деловые триумфы не в состоянии заслонить властно заявившую о себе духовную бессодержательность его существования. Перебирая в памяти эпизоды прошлого, Гроум убеждается в пагубности императива «будь бесстрастным», которым доселе вдохновлялся. Личные отношения с коллегами и подчиненными мешают успешно функционировать? Тем хуже для личных отношений. На службе и вне ее Гроум держит свои чувства и эмоции под строжайшим контролем. Так безопаснее. Ведь любовь, сострадание, переживания вносят в упорядоченный мир личности хаос, делают ее слабой, беззащитной, а главное — бездеятельной. Однако гонения на эмоции, на человечность не проходят даром: в душе героя образуется вакуум, который не заполнить ни семейными обязательствами, ни случайными связями. В этом контексте одиночество Гроума, растерявшего близких, воспринимается как кара за душевную черствость.

За личной трагедией Гроума вырисовывается беда помасштабнее — кризис западного сознания, разуверившегося в своих героических «добродетелях» — индивидуализме, рационализме, практицизме. Жизнь прожита впустую — эта истина приходит к Гроуму слишком поздно, с последней вспышкой сознания. Однако, понимая, как жить не надо, Гроум так и не осознал, как же следует строить свою жизнь. Предавая анафеме упорядоченный мир деловых отношений, царство логики и дисциплины, он видит спасение в стихии бурных страстей, жаждет подлинных, человеческих отношений. Он позавидует юной американке Джине и ее вечной тени — Джетро Чоуну, умевшим любить и ненавидеть, для которых жить как все — вполнакала — было смерти подобно. Но вывод, что истина — в страсти, в следовании велениям сердца, а не рассудка, — столь же частичен, как и отвергнутая Гроумом идея бесстрастия и железного самоконтроля во всем, что касается эмоций. Принявший мир целесообразности и подчинения своей воли интересам дела, Гроум ощущает себя проигравшим. Но так ли счастлив его сын, мечтавший о военной карьере, а потом разочаровавшийся в идее служения обществу, отпустивший волосы, пристрастившийся к «травке» и неприкаянно слоняющийся по белому свету? Личность, существующая в условиях жесткого социального принуждения, мечтает пожить безрассудно, вопреки житейскому расчету и здравому смыслу, но на одном отрицании долго не проживешь. Здесь Каллаган нащупал «болевую точку» западного индивидуализма. Отвергая ценности «организованного общества», носители этого сознания в любом коллективном устремлении склонны видеть прежде всего насилие над личностью, покушение на ее автономию. Спасаясь от мести всемогущего гангстера Россо, Джина и ее спутник бегут из Америки в Англию. Их корабль подбит немецкой торпедой, и это заставляет Джину сделать заключение: «Подлодка на стороне Россо. И война тоже подстроена». Вывод знаменательный. Не первый раз герои западной литературы видят в войне с фашизмом угрозу своему личному благополучию, а до всего остального им дела нет. Кто же виноват, что «маленький человек» в любом общественном испытании готов усмотреть заговор против собственной персоны? Прежде всего, конечно, он сам. Но и взрастившая его система не свободна от ответственности. Слишком часто идеализм и патриотизм, подогретые в «маленьком человеке» официальной пропагандой, приносили внушительные прибыли — политические, идеологические, экономические — правящей элите. В таких обстоятельствах индивидуализм с его недоверием к общим целям выступает как болезненная реакция на претензии общества всецело подчинить себе личность, превратить ее в легко манипулируемую «безличность». Страшась обезличивания и отчуждения, человек бросается в иную крайность: замыкается в мире интимных переживаний, начинает возводить различные ограды вокруг того, что входит в понятие «мое», забывая, что не в самоизоляции, а в единении с другими, в наличии общей цели — сила личности, залог ее жизнеспособности. Но как раз общих целей, причастности к жизни других трагически не хватает Западу. В результате слишком часто окружающий мир понимается, пользуясь словами Гроума, «как жестокий и бессмысленный кошмар, таким он был — и таким он будет всегда, и нам останется только попытаться преобразить частицу кошмарного во что-нибудь прекрасное». Но каким волшебством преобразить хаос в гармонию, ад повседневности в рай будущего, Гроум не знает, как не знают и многие его «литературные родственники» — герои Апдайка и Оутс, Чивера и Хеллера.