Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

На самом деле это было сделано для того, чтобы убрать его с дороги, как объяснил сам Скотт в письме к Джозефу Кинзи, своему новозеландскому агенту. Он писал, что Эванс

не совсем подходил для роли «первого заместителя», как я по глупости его назвал. Теперь я собираюсь предпринять определенные шаги в этом отношении, чтобы не оставлять его здесь в качестве руководителя на тот случай, если мое возвращение будет задерживаться.

Скотт намеренно брал с собой своего антагониста, предпочитая держать источник конфликта в поле зрения.

После того как ушли мотосани, основной партии пришлось ждать неделю и только потом выдвигаться за ними.

Скотт посвятил это время написанию прощальных писем, которые в полной мере отображают присущие ему противоречия, путаницу, разрыв с реальностью, самообман – все его недостатки как руководителя. В письмах он даже не пытался скрывать или сдерживать свои чувства по отношению к Амундсену: «Конечно, я не понял, что нужно спешить или что мне следовало взять больше собак, как это сделал Амундсен, – писал он сэру Эдгару Спейеру, казначею экспедиции, – хотя я не особенно верю в собак как эффективный вид транспорта, за определенными исключениями».

Такой же моток спутанной пряжи напоминают и другие письма Скотта. В письме, адресованном Кэтлин, он признавал, что Амундсен, вероятно, побьет его в гонке к полюсу, поскольку «может передвигаться быстро и совершенно определенно стартует рано».

Но дальше следовала такая фраза:

Поэтому я уже давно решил действовать так, как если бы его вовсе не существовало. Любая попытка устраивать гонку, скорее всего, просто погубит мой план. К тому же я не вижу никакой особой цели, к которой так уж стоит стремиться.

Все это показывает отсутствие воли к победе, столь необходимой любому лидеру. Однако сказанное в предыдущем письме было не совсем правдой, поскольку адмиралу Эгертону Скотт написал, что «от предстоящего путешествия, конечно же, зависит все».

В действительности Скотт готовился к битве за полюс. Но когда ему было удобно, по-джентльменски притворялся, что это не так.

Возможно, пытаясь убедить самого себя, Скотт в письме к Кэтлин описал, как рассеиваются сгустившиеся над ним тучи:

Я сейчас довольно сильно занят. Чувствую себя и физически, и морально готовым к работе. Вижу, что другие это знают и полностью мне доверяют. Однако и в Лондоне, и даже до того, как мы разбили лагерь здесь, все было совсем не так. Проблема коренилась в том, что я не был уверен в себе… теперь во мне произошли значительные перемены: я не позволяю себе тревожиться, если считаю, что действую правильно.

Неизвестно, обманул ли Скотт свою жену, написав, что его спутники полностью ему доверяют, но себя он обманул точно.

Оутс, один из наиболее проницательных и критически настроенных членов экспедиции, в одном из писем, написанном еще до начала зимовки, почувствовал себя обязанным разубедить мать: «Не подумай из-за чего-то в моем письме, будто Скотт способен намеренно кому-то навредить. Может, наоборот, это я злословлю на него». Но он не мог простить Скотту потерю животных во время путешествия по закладке промежуточных складов, считая, что всякий, кто безрассудно разбрасывается лошадьми, способен так же разбрасываться и людьми. К концу зимы он по-прежнему оставался необычно подавленным.

Зима здесь была никудышная [писал Оутс, ожидая начала путешествия на юг], хотя мы друг с другом очень хорошо ладим… Мне очень не нравится Скотт, поэтому я давно бросил бы все это, не будь мы британской экспедицией и не стремись мы побить норвежцев. Скотт всегда со мной очень вежлив, и внешне у нас хорошие отношения. Но правда заключается в том, что он неискренен. Он считает себя центром мироздания, а остальные люди для него – пустое место. Получив от тебя все, на что ты способен, он тут же отворачивается в сторону.

К такому же выводу пришли Армитаж, Скелтон и другие люди, хорошо знавшие Скотта.

Оутс много размышлял о соревновании с норвежцами:

Думаю, что они уже вышли к полюсу и имеют все шансы добраться до него, если у них хорошие собаки и они умеют правильно с ними обращаться. Из того, что я вижу, мне кажется, что при наличии подходящих средств передвижения попасть на полюс несложно, но с тем хламом, что есть у нас, это чертовски трудно. У нас будет много тяжелой работы.

Как раз к этому моменту он узнал, что в начале путешествия к полюсу ему придется ночевать в одной палатке со Скоттом.

Не знаю, означает ли это, что я окажусь в финальной партии, но похоже, у меня есть приличные шансы. Конечно, если мы со Скоттом не разойдемся, будет довольно тяжело выдерживать его целых четыре месяца, он ужасно суетливый… Скотт хочет, чтобы я остался здесь еще на год, но я покончу с этим, если успею вернуться вовремя и попасть на корабль, на что очень надеюсь… Скотт сейчас притворяется, что собирается остаться, но я могу спорить на пятерку, что он сбежит, если, конечно, дойдет до полюса… Был бы Скотт славным малым, я бы попросил его объяснить, что он намерен делать.

На самом деле Оутс был так подавлен, что не имел ни малейшего желания писать домой. Он сделал это только по настоятельному требованию Фрэнка Дебенхема, который практически заставил его сесть и взять ручку. И в то время, когда Скотт в своем отсеке сочинял прощальные письма, сообщая жене, что чувствует себя «компетентным лидером команды», Оутс в другом углу писал матери: «Я ожидаю, что впереди будет много цирковых номеров».

Оутс был недалек от истины. До Хат-Пойнта была проложена телефонная линия – первая в Антарктике, – и 26-го кто-то позвонил оттуда с докладом о проблемах с мотосанями. Скотт, который и так сильно нервничал, немедленно прервал процесс подготовки. Взяв с собой Уилсона и еще шесть человек, он пешком бросился на помощь – в итоге выяснилось, что ничего особенного не произошло. Единственным результатом этой ситуации стало то, что Скотт растянул ахиллесово сухожилие и потерял два дня, которые, как отметил Уилсон,

как раз были очень нужны, чтобы мы могли написать все письма и закончить последние приготовления, а не заниматься прогулками. Множество вещей было оставлено на последний момент, и теперь возникла невероятная спешка.

Это сильно контрастировало с подготовкой норвежцев: они давно все собрали, упаковали и просто ожидали во Фрамхейме подходящей погоды для старта. Амундсен придирчиво проверял снаряжение, до последнего момента пытаясь улучшить его. Между тем Скотт, давно решив, что его снаряжение улучшить просто нельзя, провел последние несколько дней, увлеченно готовя приказы и прощальные письма. Амундсен, насколько известно, вообще писем не писал. Но Скотт, казалось, постоянно оглядывался на невидимых зрителей, больше заботясь о своей репутации, чем о целесообразности действий. Амундсен верил, что его дела говорят сами за себя. Ему были близки и понятны чудесные стоические строки «Речей Высокого» из «Старшей Эдды», древнескандинавского эпоса, который всегда был частью культурного наследия Норвегии:

Гибнут стада,родня умирает,и смертен ты сам;но смерти не ведаетгромкая славадеяний достойных[89]

Наконец, в среду, 1 ноября, примерно в одиннадцать утра, Чарльз Райт и старшина Киохэйн на самых медленных пони Джеху и Джимми-Пигге ушли вперед, чтобы затем подождать всех в Хат-Пойнте, главной точке сбора южной партии за пределами мыса Эванс. Скотт, по словам Грана, «немного, хотя на самом деле сильно нервничая», запряг свою лошадь не в те сани, затем спешно ее выпрягал и запрягал в нужные. Один за другим все восемь лошадей, запряженных в сани, в сопровождении восьми человек растворились в сером тумане.

Несколько часов спустя на мысе Эванс зазвонил телефон. На линии был Скотт. Оказалось, что в суматохе последних минут он оставил предназначенный для установки на полюсе британский флаг, подаренный ему королевой-матерью Александрой. Он хотел, чтобы кто-то доставил его в Хат-Пойнт. Это было поручено Грану как самому лучшему лыжнику и самому быстрому бегуну. Однако метель задержала его до следующего дня.

Он вышел утром, обмотавшись шелковым стягом, чтобы не помять его. Двигаясь максимально быстро, он пробежал пятнадцать миль за три часа, причем навстречу ветру, что само по себе было неплохим результатом[90], и застал партию прямо перед отправлением.

«Ирония судьбы…» – произнес с улыбкой Скотт, когда Гран передал ему флаг. Первые несколько миль по направлению к полюсу британский флаг нес норвежец.