Соль земли - Георгий Марков

Захар Николаевич покосился на письмо Краюхина, подумал: «А этому не везёт…» И впервые сочувствие к судьбе Краюхина коснулось его сердца. «А был одарённейший ученик!»

Захар Николаевич взял письмо Краюхина, подержал его на ладони, точно взвешивая, и осторожно вскрыл конверт белым ножом из слоновой кости.

Письмо было написано убористым почерком и испещрено карандашными чертёжиками. «Вот этот знает толк в подробностях и не скупится на них», – пронеслось в уме Великанова, но он сейчас же поймал себя на этом чувстве и, стараясь возбудить в себе недружелюбие к Алексею, подумал: «Опять доказывает недоказуемое».

«Глубокочтимый Захар Николаевич!

Не отбрасывайте моего письма, не прочитав его. В нём идёт речь о вещах, которые гораздо дороже и выше личных взаимоотношений одного человека с другим, и не ради собственной участи, а ради того большого дела, которое мы называем наукой и жизнью, дайте совет, помогите!»

Захар Николаевич даже привстал. Не веря своим глазам, он ещё и ещё раз перечитал начало письма. «Глубокочтимый», «дайте совет», «помогите». Хотя эти слова произносил человек, который был в последнее время крайне антипатичен ему, он почувствовал, что они берут его за сердце. «Так-так! Выскочка Краюхин бьёт челом перед настоящим учёным. Это я предвидел. Ну что же, хорошо, значит не пропащий он всё-таки человек», – рассуждал Великанов. Но, не дочитав даже до середины, Великанов понял, что «выскочка Краюхин» никакого помилования за свои прегрешения не просит. Наоборот, он по-прежнему твёрд в своём убеждении и в доказательство собственной правоты приводит данные. Да какие ещё данные-то!

Краюхин исколесил всю Заболотную тайгу. И не просто исколесил. Он выверял и выверял с поразительной тщательностью отклонения магнитной стрелки компаса. Ему пришлось много поработать. Карта, которой он располагал, оказалась не везде точной. Он вначале исправил и уточнил её. «Вглядитесь в чертёжик, который приводится здесь на пятой страничке письма. Кружочками показаны места, на которых стрелка ведёт себя беспокойно и даёт смещение». Он попытался очертить границы районов магнитной аномалии, но это оказалось свыше его сил. Он ждал и верил, что Улуюлье откроет ему свои тайны, но теперь, когда оно чуть приподняло над собой завесу, он оказался в полной растерянности. Он честно признается, что у него не хватает теоретического багажа, попросту знаний, чтобы построить какой-либо прогноз.

Ещё в начале лета на склоне Тунгусского холма он открыл двухъярусную яму, до сих пор им не объяснённую. Он извлёк из неё железный шлак. «Что, если между магнитной аномалией и этой ямой есть прямая связь?»

Великанов читал письмо Краюхина, испытывая самые противоречивые чувства. «Всё это вранье, типичное охотничье враньё, сдобренное учёной терминологией. В корзину, скорее в корзину всю эту фантастическую пачкотню!» – думал Великанов. Но какое-то другое чувство удерживало его. Он читал письмо и, подобно человеку, входящему в реку, всё глубже и глубже погружался в размышления молодого учёного. Позабыв о своём недружелюбии к Алексею, он мысленно то оспаривал его слова, то одобрял. «Глуп ты ещё, зелен! Дуроломом лезешь в Заболотную тайгу, а главное не установил: а не даёт ли магнитную аномалию сам Тунгусский холм?» Великанов был так захвачен письмом Краюхина, что теперь никто даже силой не смог бы оторвать его от этого занятия.

2

Наконец письмо было прочитано, и Великанов зашагал по кабинету. Горько ему было. Уязвлённое самолюбие клокотало, рождались свирепые, изничтожающие слова. Он ходил с понурой головой, опустив плечи, ссутулив спину, – старый, дряхлый. Спокойствие долго не возвращалось. Измученный, он опустился на диван, раскинул руки. Ну что он в самом деле разволновался, как мальчишка? Краюхин, в сущности, ничего не сообщил такого, что может изменить взгляд на Улуюлье. Ведь все его данные ещё столь шатки, что при серьёзной, настоящей проверке они могут исчезнуть, как исчезает ночной ледок под упругими лучами весеннего солнца.

Но тут его мысли ещё больше возбудились. Конечно, он, Великанов, самолюбив, несдержан, порой деспотичен, но совесть человека, отдавшего десятилетия науке, совесть учёного – она беспорочна! И она диктует другие мысли и чувства. Напрасно он сопротивляется этой совести. Да, Краюхин далёк ещё от настоящего открытия, но он, кажется, схватил уже быка за рога. Он на подступах. И откуда у него, у Великанова, возникло такое нетерпимое и потому ошибочное отношение ко всей этой проблеме Улуюлья?.. Но не об этом теперь идёт речь… У него просят совета, и дать этот совет может только он, и никто другой. А угрызения совести, психоанализ – это его личное дело, и другим от этого ни холодно, ни жарко…

Великанов снова сел за стол, разложил перед собой странички письма Краюхина.

Магнитная аномалия в Заболотной тайге… Двухъярусная яма на Тунгусском холме с железным шлаком… Нет ли между этим связи?

«Конечно, такой вопрос возникает, он вполне законный, но ответ на него может осветить лишь частность всей проблемы. Важно объяснить другое: откуда и как могло появиться здесь железо!» – думал Великанов.

Вдруг он вспомнил, что в одном из шкафов лежит его улуюльский архив. Много лет тому назад, после двух экспедиций в Улуюлье, не принёсших никаких обнадёживающих результатов, он связал папки с бумагами и положил их в шкаф. Где они, эти папки? Как их найти?

Великанов подошёл к одному шкафу, к другому, к третьему. В шкафах лежали тысячи книг и сотни папок с бумагами. Искать подряд – это потеря времени. И тут ему неожиданно помогла предусмотрительность Софьи. Она вела памятные записи больше для отца. В толстую бухгалтерскую книгу, лежавшую у него на столе, она записывала адреса и номера телефонов знакомых, различные юбилейные даты друзей и соратников (чтобы Захар Николаевич не забыл вовремя послать поздравление). Были в книге и другие записи: о домашних расходах, плате домработнице, расходах по содержанию квартиры и автомобиля.

Великанов раскрыл книгу с надеждой найти хоть какую-нибудь справку о своём архиве. На первой же странице он увидел опись отделов библиотеки, а дальше опись архива. Под номером седьмым значилось:

«Улуюльские экспедиции» – нижний правый ящик четвёртого шкафа».

Шепча какие-то бессвязные, но бесконечно ласковые слова о своей дочери, со слёзами умиления на глазах Великанов открыл четвёртый шкаф.

3

Улуюльский архив оказался столь увесистым, что Великанов с большим трудом выволок его из ящика. Часть папок была набита картами, и он отложил их на диван. Карты его не интересовали. Ему хотелось найти свой путевой дневник, перечитать записи, обновить в памяти впечатления тех дней. Он быстро нашёл две толстые клеенчатые тетради. Это и были его полевые дневники периода улуюльских экспедиций.

С большим интересом он принялся читать свои записи. Деловой, чисто производственный материал экспедиции перемежался то рассуждениями о жизни человека, то пространными описаниями красочных улуюльских пейзажей. Что касается специальных геологических вопросов (именно это больше всего интересовало сейчас Великанова), то в дневнике им было отведено самое минимальное место. «Пустота!», «Тартарары!», «Бесперспективность!» – такими словами характеризовал Великанов своё отношение к геологическим возможностям Улуюлья.

Перечитывая сейчас эти записи, Великанов чувствовал, что хотел он этого или не хотел, но уже тогда им владело предвзятое отношение к изучению Улуюлья. Конечно, в те годы у него не было ещё такого опыта, какой он имеет теперь, и записки не обнаруживают глубокого подхода к делу. Слишком поверхностно подошёл он к своей задаче. Записки не показывают его раздумий, поисков, колебаний. А ведь он был уже профессором университета! Как мог он так упрощённо судить?!

«Не ты стал мудрее, а время стало мудрее», – вспоминалась старая истина. Но это утешило его только на секунды.

«Да, да, учиться надо не только у старости, но и у молодости. Вот она, молодость, ставит какие вопросы», – думал он, бросая мимолётные взгляды на письмо Краюхина.

– Нет, подожди, не суди себя так жестоко, – сказал он громко и встал.

Если б посторонний человек мог наблюдать за ним в эти часы, он не узнал бы Великанова. Захар Николаевич стоял сейчас по-юношески стройный, с поднятой головой и блестящими глазами. На его ладони лежала всё та же клеенчатая тетрадь. Нет, нет, напрасно он порицал себя за легкомыслие в дни улуюльских экспедиций! Вот они, его размышления. Он просто забыл об этих записях. Словно перед ним были собеседники, Великанов принялся читать вслух:

– «Продолжаю много думать об этих пространствах, названных, очевидно, тунгусами или татарами «Улуюльем». Сегодня, рассматривая карту бассейна реки Большой, впервые обратил внимание на то, что Улуюлье с рекой Таёжной лежит между двумя обширными районами выхода коренных пород: с северо-востока – каменноугольный бассейн, с юго-запада – колоссальные железорудные месторождения.