День восьмой - Торнтон Найвен Уайлдер

Джорди, верь словам Господа нашего: «Истина сделает вас свободными».

Выскажи эту правду.

Сделай рывок к свободе.

Даже представить не могу, какое преступление так терзает тебя, но Господь прощает всех нас, если мы осознаем свои слабости. Он видит перед собой миллионы человеческих существ и знает, по какой дороге идет каждый из нас.

Тебе известно, чего мне хочется больше всего в жизни, но я не смогу дать обет до тех пор, пока мой любимый брат, как сказано в Библии, «не станет единым существом». Приезжай в Коултаун».

Джордж – Фелисите (11 ноября).

«Некоторое время ты не будешь получать от меня вестей. Наверное, я скоро отправлюсь в Китай, а оттуда – в Россию, поэтому не делай глупостей: не ищи меня в Калифорнии, – к тому времени я уже уеду».

В начале ноября 1905 года Юстейсия увидела на пороге почтальона. Он принес письмо от деверя. Она не стала тут же вскрывать конверт: все, что имело отношение к Фишеру Лансингу, было ей неприятно. Через час Фелисите, которая мыла пол в верхнем холле, услышала, как мать вскрикнула, будто от боли, и бросилась вниз по лестнице.

– Maman! Qu’est-ce que tu as?[76]

Та бросила на нее полный муки взгляд и указала на конверт и чек, которые слетели на пол с ее колен. Фелисите подобрала их и прочла письмо. Фишер отдал изобретение Эшли – Лансинга специалисту на экспертизу, и тот зарегистрировал на него патент. Механическое устройств уже приобрела фирма, выпускавшая часы. Деверь приложил к письму чек на две тысячи долларов – первая оплата; за ней последуют другие. Сейчас он не торопясь продолжает заниматься и другими изобретениями и защищает ее интересы, пусть у нее в этом не будет сомнений. «Доход может быть весьма крупным, Стейси. Тебе пора подумать о собственном автомобиле».

Мать и дочь обменялись молчаливыми взглядами. Фелисите протянула ей чек, но мать отвернулась.

– Оставь у себя. Спрячь его. Даже смотреть на него не буду.

После ужина Энн отправилась к себе наверх, чтобы сделать домашнюю работу и подготовиться к школе. В восемь часов она спустится для вечернего чтения. Фелисите еще никогда не видела мать такой взволнованной: ни во время болезни отца, ни при получении письма от Джорджа. Юстейсия нервно ходила из угла в угол.

– Maman!

– Это не мое. И не наше!

– Maman, мы придумаем, как передать его им.

– Беата Эшли не возьмет его. Ни за что и никогда!

Вниз спустилась Энн.

– Девочки, надевайте шляпы и пальто. Мы идем на прогулку.

В домах уже гасли окна, в воздухе чувствовалось приближение зимы. Время от времени Юстейсия крепко сжимала руку Фелисите, а перед домом доктора Джиллиса на минуту в глубокой задумчивости замерла, затем снова двинулась вперед. Так они дошли до «Вязов». В свете звезд слабо поблескивала вывеска. Юстейсия долго стояла, положив руку на качающуюся калитку.

Фелисите тихо сказала:

– Я пойду с тобой.

Энн поддержала ее:

– Мамочка, пойдем.

Мать посмотрела на каждую полными боли, однако сухими глазами и хрипло спросила:

– Но как? Как?

Потом, толкнув калитку, они неслышно поднялись по ступенькам крыльца, прошли вдоль веранды и остановились у окна. Беата читала вслух. Констанс штопала простыни. София, лежа на полу, записывала колонки цифр в гроссбух. Возле стены сидел задремавший старичок. Два других играли в шашки. Пожилая леди гладила кота, устроившегося у нее на коленях. Неожиданно Юстейсия схватила дочерей за локти и потянула на улицу, и в полном молчании они вернулись в «Сент-Китс».

VI. Коултаун, штат Иллинойс

(Рождество 1905 г.)

Такова рассказанная нами история.

Но существует лишь одна история: та, что началась с возникновением человека и что будет продолжаться до конца, до тех пор, пока в последнем человеческом существе останется тлеть искорка сознания. А все остальные начала и концы – это видимость, паллиатив, который люди принимают за нечто существенное, тем самым доставляя себе мелочные удовольствия или незначительные страдания. Неповоротливые ножницы историка вырезают несколько фигурок и короткие периоды времени из огромного гобелена. Сверху и снизу, слева и справа от места рассечения порванные нити возмущаются несправедливостью такого действия и считают его обманом.

Это только на первый взгляд время кажется текущей рекой: скорее оно напоминает бескрайний ландшафт, и взгляд на него движется и меняется.

Окиньте его взором, оглядите во всех направлениях – выше взлетите над ним, еще выше! – и увидите, что за теми холмами горы упираются в небо, а за ними лежат другие равнины, текут другие реки.

У нашей истории вроде бы есть начало: «В начале лета 1902 года Джон Баррингтон Эшли, житель Коултауна, небольшого шахтерского городка в южном Иллинойсе, предстал перед судом за убийство Брекенриджа Лансинга, проживавшего в том же городе». Но читатель уже давно понял, насколько обманчивы эти слова, если считать их началом чего бы то ни было.

Поднимаемся выше – за холмами горы: вон на берегу Луары живет семейство неуравновешенных людей; вон резня на островах Вест-Индии; вон из Кентукки религиозная секта переезжает дальше на Запад Америки…

Вы видите, как в кораблекрушении тонет человек возле берегов Коста-Рики? Вы видите, как убивают знаменитого русского актера в свалке, когда никто не думает, кого лишает жизни? А вот похороны в Вашингтоне в 1930 году: с военными оркестрами и процессией государственных деятелей в шелковых цилиндрах; за вдовой с детьми идут две средних лет женщины – знаменитая оперная певица и смутьянка, борец за социальные реформы, видите? (Похороны ведь только кажутся концом чего-то.) А вот две пожилые дамы, которые сидят за ленчем в Лос-Анжелесе, наслаждаясь блюдом за шестьдесят пять центов, которое подают в «Медном котелке». («Попробуйте телятину, Беата. Помнится, вы всегда ее любили». – «Пожалуйста, не льстите мне, Юстейсия!»). И дети, дети, много детей…

История – это один огромный гобелен. Никому не под силу охватить взглядом его пространство больше, чем обнять руками. В Вавилоне когда-то жили миллион человек.

А теперь снова вернемся в небольшой городок на американском Среднем Западе, где была допущена судебная ошибка в незначительном деле.

23 декабря

Поезд опаздывал. Уже наступили сумерки. Из неподвижного воздуха на Коултаун, лежавший в ущелье между двумя утесами, неторопливо опускались снежинки.

На перроне собралась внушительная толпа: кто-то пришел встретить родственников, для других это было привычкой – приходить на станцию под вечер, – но большинство людей оказались на перроне из-за