Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Милая тетя, вы не обидитесь, если я попрошу вас получить мою почту и… просматривать ее, как это делалось в золотые дни моей юности.
– Что ты, что ты!.. – обиделась старушка. – Ты меня принимаешь, кажется, за сыщика или что-то в этом роде… Какое мне дело до того, с кем ты переписываешься.
– Нет, нет, тетя, я этого требую, если могу чего-нибудь требовать… Я и свои письма буду показывать тебе. Тайн у меня нет…
Странно устроено человеческое сердце. То, что в первый момент даже испугало тетю Марину, в следующую минуту сильно ее подкупило. Она даже не сообразила, что, принимая на себя контроль корреспонденции, тем самым как бы санкционирует присутствие Александры Васильевны в ее доме. Последняя мысль пришла к ней в голову уже потом, и только тогда она поняла, в какую западню попалась.
Нита стала замечать, как Александра Васильевна постепенно точно завоевывает тетю Марину. Они вечно о чем-то разговаривали, а когда входила Нита, разговор сейчас же прекращался, и Александра Васильевна уходила в свою комнату. О чем они могли постоянно разговаривать – для Ниты оставалось тайной. Раз девушку одолело такое любопытство, что она решилась подслушать. Все это вышло само-собой, без всякого намерения с ее стороны, но все-таки она могла уйти и не ушла. Дело было в саду, когда Нита пересаживала левкои. Тетя Марина и Александра Васильевна прошли в садовую беседку и не заметили ее.
– По-моему, все женщины одинаково жалки, – говорила Александра Васильевна. – Это в их организации… А короткая женская жизнь? Да и та вся уходит на детей… А когда женщина, наконец, проснется, почувствует себя самой собой и захочет действительной жизни – ее время уже прошло. Начинается жалкое существование, когда женщину уважают, когда считают нужным высказывать ей свое почтение, преданность, а в сущности – все это такая же ложь, как надписи на могильных плитах.
Тетя Марина ничего не отвечала, и только было слышно, как деревянные спицы в ее руках выбивали лихорадочную дробь. Нита ничего не поняла из этой тирады, кроме того, что Александра Васильевна говорит какой-то раздражающий тетю вздор.
– Ведь нет ничего легче, как обвинить кого-нибудь, – продолжала Александра Васильевна, – и нет ничего тяжелее, когда женщину обвиняет женщина…
Дальше обе разговаривавшие женщины плакали, потом послышались поцелуи и сдержанный шепот. Александра Васильевна что-то рассказывала вполголоса, делая паузы. Закончилась эта беседа уже совершенно неожиданно. Нита услышала, как смеялась тетя Марина, что с ней случалось крайне редко, и смеялась она как-то особенно смешно, совсем по-детски, – тоненьким-тоненьким голоском, с чисто-детскими всхлипываниями.
– Ах, какие глупые эти мужчины! – повторяла старушка, раскашлявшись от смеха. – Совсем глупые…
– Я расскажу вам, тетя, еще один случай…
– Нет, довольно, милая. Я, кажется, лет двадцать так не смеялась…
Появление в саду Маркелла прекратило эту сцену, и Александра Васильевна увела тетю Марину под руку в комнату. Старушка несколько раз останавливалась, махала худенькой костлявой ручкой и повторяла:
– Ах, какие глупые…
IV
Александра Васильевна шаг за шагом завладела тетей Мариной и делала это в такой мягкой форме, что старушка не замечала уже собственного плена. Эта Alexandrine знала, кажется, решительно все и умела так смешно рассказывать, особенно о негодяях мужчинах, которые заставляли ее так страдать, пока она ничего-ничего не понимала и всему верила.
– Много ли нужно, чтобы обмануть совершенно неопытную молодую женщину? – повторяла она, подавляя вздох. – Я слишком хорошо думала о людях и слишком дорого заплатила за свою глупую доверчивость.
Переходы от мрачного настроения, раскаяния и полной отрешенности от жизни к самому заразительному веселью у Александры Васильевны происходили как-то особенно быстро, что коробило тетю Марину, и ее очки сползали на нос. Впрочем, Александра Васильевна скоро спохватывалась и поправляла ошибку. В присутствии Ниты она вела себя чрезвычайно корректно, вернее сказать – делала вид, что не замечает ее присутствия, как не замечают сидящих за общим столом гувернанток, бедных дальних родственниц и подростков в неблагодарном переходном возрасте. Нита платила ей той же монетой, и тетя Марина только удивлялась, откуда берется у девочки столько такта. Мать и дочь держались совершенно чужими, и это выходило даже смешно, хотя тете Марине совсем уж было не до смеха.
Одним словом, в маленьком домике начиналось что-то новое и таинственное. Тетя Марина переживала сменявшиеся настроения: то она верила Александре Васильевне, то начинала сомневаться. Иногда на старушку нападал совершенно беспричинный страх, и она начинала бояться выдуманными страхами. А вдруг она умрет? Куда денется тогда Нита? Естественной руководительницей останется Александра Васильевна, а это… Дальше мысль тети Марины отказывалась работать, и старушка в ужасе закрывала глаза.
Горничная Оля, существо обезволенное до последней степени, и та приняла довольно деятельное участие в происходившем.
– Вот ужо приедет генерал, так он эту прощалыгу за хвост да об стену, – сообщала она дворнику Маркеллу. – Вишь, как разлетелась… Генерал ей покажет.
– Известно, генерал, – мрачно соглашался Маркелл.
– Наша старая барышня даже совсем поддается… А та лопочет по-французскому, та лопочет – прямо изводит.
– Известно, бабы…
В порыве усердия Оля попробовала закинуть словечко молодой барышне, но, к удивлению, встретила глухой отпор.
– Это не ваше дело, Оля.
Раньше молодая барышня так не разговаривала, и горничная обиженно замолчала. Одна надежда оставалась на генерала, который все разберет. Когда Мочкин приехал, Оля чуть не сбила его с ног от усердия. Старик иногда шутил с ней, трогал за пухлый подбородок и грозил пальцем.
Александра Васильевна ни за что не захотела выйти к гостю и даже попросила подать обед к себе в комнату.
– Нет, это уж невозможно, – обиделась тетя Марина и отправилась сама уговаривать упрямую гостью. – Генерал старый-старый и ничего не помнит. Тебя он не узнает, одним словом…
– Да и я его совсем не помню, тетя.
– Замухрышка такой и все повторяет чужие слова… Вообще, милое, но погибшее создание.
Последняя вульгарная фраза, сорвавшаяся с языка тети Марины совершению
