Король-Бродяга (День дурака, час шута) - Евгения Белякова

Он присел на скамью и неуверенно улыбнулся. Вгляделся, и — всплеснул руками:

— Мессир, я забыл принести чем зажечь… сейчас… — и встал было, но я остановил его властным движением своего пальца, вкручивающего табак в ложе.

— Я не собираюсь ее курить — просто буду с умным видом покачивать ею из стороны в сторону, надо же мне привыкнуть… — подмигнул я, — сядьте, все просто замечательно! — Дерево приятно стукнуло о зубы. — Ну, для начала, я хочу шелковый разноцветный костюм!

— Я рад, что вы в принципе, согла… — он осекся. Похоже, теперь очередь сбивать с толку лорда Советника. — Какой костюм?

— Шелковый, шутовской, — охотно объяснил я, — из разноцветных кусочков ткани. В обтяжку. Здесь, здесь и здесь — я наклонился и ткнул себя в нескольких местах черенком трубки, — выточки, и потом еще: обязательно колпак с бубенчиками. И если, не дай Боги, они будут фальшивить — хрен вы меня затащите в свой заговор.

Пожалуй, Вито был единственным знакомым мне человеком, испытывающим возбуждение и удовольствие от процесса думания; он расчувствовался — облизал губу, сверкнул глазами и обхватил одну руку другой, чтобы сдержать дрожь. Это меня в нем всегда потрясало и завораживало.

— Королевский шут… да… о, да! Никто не относится серьезно, но все двери открыты, при нем говорят прямо даже о секретнейших вещах, и не боятся, потому что он — дурак, шут, фигляр. Не зря же мои предшественники предупреждали меня, что самые лучшие шпионы… О! Но теперь — другое дело, да, я вижу, что это — единственный способ. Лучший. Джоселиан… Вы — гений!

Я довольно захихикал. Стоило изменить короне, чтобы услышать такие дифирамбы.

— Раз уж мы с вами в сговоре против короля, давайте перейдем на 'ты'. Не люблю, когда достойные люди мне выкают, как какому-то дряхлому патриарху. И зовите меня Джоком, не на людях, естественно.

— Я почту за честь, если вы будете обращаться ко мне на 'ты', но позвольте мне и дальше выражать свое почтение к вам.

— Как тебе будет угодно, Советник. Как, кстати, тебя зовут-то?

— Никлас, мессир.

— Никлас… — я склонил голову набок и лукаво улыбнулся. — Так ты согласен с моим предложением?

— Конечно. Но… вас придется как-то загримировать, а король подозрителен, ему на каждом углу мерещатся шпионы.

— Ну, милейший Вито, думаю, у него были для этого основания. И к тому же тебе, как заговорщику, следовало бы знать, что шпионы сидят не 'на' углах, а 'в'. Что насчет грима, так про это не беспокойся. Завтра утром ты меня и сам не узнаешь.

— Уверен в ваших… способностях, мессир.

— Кстати… о подозрительности. Как думаешь, король уже знает, что сейчас я имею честь пребывать у тебя в гостях? Это его до колик доведет, я уверен.

Вито, не прекращая что-то обмозговывать, тонко усмехнулся, и покачал вино в бокале.

— Я дал понять моим слугам в городском доме, что чрезвычайно увлекся тем милым молодым человеком, которого вы мне представили, как своего ученика. Поскольку он, в принципе, соответствует моему вкусу, то… они поверили. Король мерит других по себе, и посчитает, что увлеченность новым объектом страсти может меня на время… занять. Рэда он не знает, я уверен. Зато уверен, что сейчас нужная сплетня как раз достигла ушей нашего дорогого Эдуарда.

Мы расхохотались.

Весь последующий вечер, и ночь, и утро я провел в размышлениях и изменениях. Переход в другую личность занимает некоторое время; даже у нас в труппе актеру давали как минимум день, чтобы обмозговать роль, поработать над образом, гримом, поведением… Поэтому я заперся в комнате, выделенной мне любезнейшим Вито: огромное окно в цветущий сад, безликие 'гостевые' перины и покрывала, и портрет кого-то, совершенно явно нелюбимого лордом. Вглядевшись в физиономию на холсте, я понял, почему его, этого молодого франта в наряде моей юности, изгнали сюда. С таким лицом можно смело идти в актеры; правда, всего с одной ролью — отъявленного мерзавца. Я улегся в кровать, взбил подушки и возложил на них ноги. Один врач сказал, что такая поза хорошо влияет на кровеносные токи в ногах; мне и вправду полегчало, по крайней мере пятки, ранее налитые свинцом, ожили и одна даже настолько обнаглела, что зачесалась. Со стороны могло показаться, что я предаюсь лени — но мысль кипела. Слуги, отлично вышколенные, всего раз услышав от меня невразумительное 'не', поняли намек и больше не совались ни с ужином, ни с тазиками для умывания, просто оставили все за дверью.

Я думал над внешностью, и, в конце концов, остановился на маленьком, рыжем и косом. Физические недостатки — огромная сила, если знать, как их использовать, и помнить: важно то, что ты делаешь, а не то, с каким лицом ты это делаешь. Сначала я просто бездумно перебирал в голове лица — мужские и женские, ибо природа наделила и тех, и других особенными чертами, относящимися к человеческому роду вообще и очень полезными для актера. Помню, когда я работал над образом Гонзака, пресыщенного жизнью придворного, то за образец взял одну интересную особу, крутившуюся вокруг меня ('меня' королевского розлива) на балах и приемах; уже одна только линия подбородка этой, с позволения сказать, графини со свинячьим рыльцем свидетельствовала о вспыльчивости и своенравии. Уголки рта были настолько опущены книзу, что, казалось, она сейчас заплачет — однако, постоянно подергивающая верхняя губа выдавала презрение. Так что другой пол 'образца' — еще не повод его отвергать.

Уйдите из королей в актеры, и вы станете прекрасным физиономистом — происхождение даст вам неповторимый материал, а попытки узнать, что скрывается за фасадом лица и воплотить это в гриме (иногда состоявшем из уголька, белил и румян) помогут в конце концов понять замечательную географию человеческой оболочки. Руки тоже очень важны — недаром говорят 'сильные руки', 'добрые руки', 'руки художника'. Мои вот, когда не были похожи на побелевшие от времени ветки дерева, вызвали восторг у придворного скульптора, и несколько лет подряд он мучился, стараясь изваять полное их подобие. У него ничего не вышло, и он сошел с ума, хотя я-то теперь знаю, в чем секрет. Все дело в легком подрагивании мизинца, а уж это, будь ты хоть трижды гениален, в гипсе или мраморе воспроизвести не удастся. Руки многое хранят… Есть люди, угадывающие судьбу по рукам, или, вернее, по линиям ладони — но я им не верю; не верил и в молодости, и парочку даже повесил. Когда моя двоюродная тетка по отцовской линии, стала страстно увлекаться хиромантией и уговорила меня 'попробовать', я, тогда еще юный отпрыск, не смог отказать. Меня осмотрели и даже напророчили. Я сейчас твердо могу сказать — вранье. Мне была предсказана слава, много детей, прекрасное царствование вплоть до семидесяти лет, когда я умру, окруженный внуками. Хотя, впрочем — нужно учитывать то, что бедняга хиромант держал в своих потных ладошках руку наследного принца шестнадцати лет от роду, отличавшегося вспыльчивостью, и просто не смог бы сказать ничего другого. Как знать — может, он и увидел мое теперешнее настоящее — безумное, перекрученное, прекрасное в своей занятности, и мой долгий век, и (отнюдь не прискорбное, не люблю орущих младенцев) отсутствие внуков… не знаю — но все равно им не верю. Меня возмущает сама попытка проложить ровную укатанную дорогу по извилистым тропкам жизни, если вы понимаете, что я имею в виду. Метод Ньелля, с его бесчисленным количеством жизненных нитей, мне больше по душе.