Империя проклятых - Джей Кристофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему же ты этого не сделала? – спросил я.
– Что?
– Почему не оставила в проклятом снегу?
– Благие Матери-Луны, есть ли у тебя хоть одно достоинство? – выплюнула она. – Я думала, ты подбираешь слова, чтобы сказать спасибо за то, что я спасла твою несчастную задницу.
– Что случилось с Диор?
Феба вздохнула, и локоны упали ей на лицо, когда она опустила голову.
– Понятия не имею.
– Тогда я спрошу еще раз, – прорычал я, начиная злиться. – Зачем ты тратила время, спасая меня, когда должна была следовать за ней? В лучшем случае она в когтях моей сестрицы-предательницы. В худшем – в руках гребаных Дивоков!
– Думаешь, я этого не понимаю? Я поклялась кровью своего сердца, что буду оберегать эту девушку! – Закатная плясунья бросилась ко мне, отбрасывая волосы с лица. – Но если ты вдруг не обратил внимания, эта пиявка так меня отметелила, что у меня до сих пор вкус крови во рту, поэтому извини, что я сразу же пришла к тебе на помощь!
– Феба, – прошептал я, разинув рот. – Семеро мучеников, твои глаза…
Она моргнула, теряя самообладание.
– А что с ними не так?
Я взглянул на ножны на поясе, и сердце у меня упало, когда я вспомнил: Пьющая Пепел исчезла – Киара выбила меч из рук Диор на мосту. Но, сунув руку в сапог, я выудил опасную бритву и развернул лезвие так, чтобы Феба могла увидеть свое отражение.
– О, Матушки-Луны… – прошептала она, поднося руку к лицу.
Глаза закатной плясуньи… изменились. Если раньше они были изумрудно-зелеными, то теперь отливали золотом, а белки исчезли совсем. Я понимал, что это больше не женские глаза, а глаза львицы. Как и когти на кончиках ее пальцев. Как и тень у ее ног.
– Вот дерьмо, – прошипела Феба, глядя на свое отражение. – Зеленый мне очень шел.
Я нахмурился, не уверенный, что понял смысл ее слов.
– Меня учили, что чем дольше закатный плясун остается в шкуре зверя, тем глубже становятся метки этого зверя на теле. Разве это… не обычное для тебя дело?
Феба вздохнула, все еще глядясь в лезвие.
– Пока не наступил мертводень… мне пришлось бы станцевать тысячу раз, чтобы измениться до такой степени. Но в эти ночи…
Закатная плясунья вернула мне бритву и молча опустилась на колени у огня. Вздрогнув, я сел рядом с ней, наблюдая, как языки пламени танцуют в этом странном новом золоте.
– И что в эти ночи? – настаивал я на ответе.
Феба искоса взглянула на меня, раздумывая, отвечать или нет. Мы с ней сражались бок о бок и проливали кровь, защищая Диор, а в таких битвах рождаются самые необычные союзы. Но я все же был угодником-среброносцем, а она – закатной плясуньей. И самыми близкими друзьями мы пока не стали.
– Мы, лесные духи, рождены Лунами и Горами, – наконец вздохнула она. – Когда-то мы получали благословение и от Лун, и от Гор. Но с наступлением мертводня наши Матери-Луны все время скрыты небесной завесой. Наш Отец-Земля разлагается в тисках Скверны, и это разложение проникает в наши вены. И в эти ночи зверь внутри нас разгорается все ярче. Каждое изменение заставляет нас двигаться дальше, быстрее. И каждый раз, когда я обращаюсь в лесного духа и танцую в звериной шкуре, я не знаю, смогу ли снова стать человеком.
– Ты рассказывала об этом Диор, – пробормотал я. – Время Оскверненной Крови.
Она кивнула.
– Теперь понимаешь, почему я путешествовала с Цветочком шесть месяцев и ни разу не танцевала. Эта маленькая Богиня очень много значит для моего вида. Она положит конец бесконечной тьме. Восстановит гармонию между Землей, Небом и нашей оскверненной кровью.
Я вздохнул, не зная, что ответить на это откровение. Но, по крайней мере, я поумерил свой пыл и улучил минутку, чтобы оценить, где мы находимся. Последнее, что я помнил, – падение с моста Кэрнхема, но я понятия не имел, как вообще попал в пещеру. Боль в теле почти утихла благодаря причастию, но сапог был изодран в клочья, а лодыжка почти не болела.
Я понял, что это следы зубов.
Наконец до меня дошло, в чем дело: Феба, должно быть, нашла меня, когда была в образе лесного духа, и утащила в безопасное место в челюстях. В сумерках обратилась в человека, а потом вышла на снег, одетая только в окровавленное бальное платье, собрала дрова для костра, сняла снаряжение с убитой лошади и прикрыла меня одеждой. Ей было все равно, бледнокровка я или нет. Без этой женщины я бы замерз насмерть. Ее усилия казались мне вдвойне смелыми, учитывая цену, которую она заплатила за свои превращения.
А я сидел и бурчал на нее.
– Знаешь, ты права, – пробормотал я, откидывая назад покрытую инеем прядь окровавленных волос. – И мне должно хватить пороха, чтобы сказать тебе спасибо, мадемуазель Феба. За то, что спасла мою жалкую задницу.
Закатная плясунья убрала с лица рыжий локон, глубоко вздохнув.
– Все в порядке.
– Твои глаза… – Я кашлянул, поморщившись. – Золотистые идут тебе больше, чем зеленые.
– Засунь свое рыцарство туда, где не светит солнце.
– Солнце больше нигде не светит.
– Тогда засунь куда хочешь.
Мы оба рассмеялись, и тени в потрескивающем свете костра немного рассеялись.
– Если забыть про солнце, которое не светит… я очень тебе благодарен, – сказал я ей. – Правда. Я обязан тебе жизнью.
– Не беспокойся. – Феба пожала плечами, словно сбрасывая с себя холодный, сырой плащ. – Только Луны знают почему, но Цветочек любит тебя. Она бы рассердилась, если бы я позволила тебе погибнуть.
– А я уже не так в этом уверен.
– Да?
Я нахмурился, глядя на свою руку, вспоминая ужасный звук пощечины.
– Перед битвой… я повел себя… грубо по отношению к Диор. Сделал то, что никогда не должен был делать. Такое простить нельзя.
Закатная плясунья вопросительно уставилась на меня. Я покачал головой, но мне было слишком стыдно говорить о своем грехе.
– Я поднял на нее руку. В гневе. Я ударил ее, Феба.
Она пожала плечами.
– Меня мама тоже выпорола пару раз, когда я…
– Ты не понимаешь. Мой отчим избивал меня до полусмерти, когда я был мальчишкой. Порол так сильно, что я в иные ночи и ходить не мог. И я поклялся, что сам никогда не буду так делать.
Феба смотрела на меня через огонь другими, искрящимися золотом глазами.
– Тогда почему ты так сделал?
– Не знаю, – прошипел я. – Я был…
