Итальянская новелла ХХ века - Васко Пратолини

И лишь тогда, словно сквозь сон, он вспомнил про своего капитана, про мост и дорогу. Вспомнил он и про «противника»…

— Друзья! — закричал он. — Прощайте! В следующий раз побуду у вас подольше. А сейчас мне пора уезжать.

Пеппино внезапно охватил страх.

Жители деревни пытались удержать его, говоря, что самая интересная часть праздника начнется только вечером, но он их не слушал. Тогда они сказали ему, что будет устроен даже фейерверк.

— Уж какой там фейерверк, — проговорил Пеппино, чувствуя, как лоб у него покрывается холодным потом.

Он выехал из Треппо на полной скорости, провожаемый громким пением друзей. Когда он добрался до моста через горный поток, там уже находилась колонна «противника», и он тотчас же был взят в «плен». В лагере для «военнопленных» Пеппино встретил своего капитана: его тоже захватили в «плен», так как весь задуманный им маневр провалился.

Объяснять капитану, что с ним произошло, разумеется, было бесполезно. Вот за что Пеппино был посажен на много дней под арест.

Карло Монтелла

Кто уезжает на заре

Я каждое утро встаю в пять.

Когда я был маленький, мне нравились поезда. В то время мои родители были еще молодыми, я был у них единственным ребенком, и мы ездили в угрюмый городишко, расположенный в глубине страны. Мы уезжали дважды в год, на рождество и летом, в отпуск, и гостили у богатого дяди Карло, который благоденствовал в своем роскошном городском доме и на загородной вилле у моря. Поездки эти были не дальними, но в лихорадочном ожидании их мы чуть ли не за неделю начинали укладывать чемоданы, словно для долгого путешествия, а забота о всяких мелочах, связанных с отъездом, приобретала не меньшую важность, чем при разработке стратегического плана. Потом мой отец принимался за расписание поездов, изучал пересадки и говорил, что мы поедем скорым.

Почему зовут скорыми поезда, которые движутся медленнее всех остальных? Этого я до сих пор не понимаю. В детстве же я был уверен, что скорые поезда самые быстрые и самые красивые из всех, может быть, потому, что именно они уносили меня в счастливое путешествие. Но однажды моя кузина Лора вывела меня из этого заблуждения, и то, что она мне открыла, ввергло меня в унылую бездну разочарования. Мы были на приморской вилле дяди Карло. Кузина Лора вела меня за руку по дубовой аллее. Вдруг внизу, под нами, мы с Лорой увидели поезд, который, дымя и свистя, стремительно пронесся мимо станции, красневшей между деревьями у поворота аллеи.

— Курьерский поехал, — сказала Лора. — Видел? Не остановился.

Еще бы, я очень хорошо видел, что он не остановился у станции, а проскочил мимо с быстротой, показавшейся мне тогда устрашающей. Бумажки, взвихренные ветром, который он поднял, до сих пор кружились по щебенке между рельсами. Я был ошеломлен.

— Почему он не остановился? — спросил я у Лоры, — Он никогда не останавливается? А куда он тогда приезжает?

— О! — сказала Лора. — Курьерские останавливаются только на больших станциях. А наша совсем небольшая. А еще бывают экспрессы, они останавливаются только два раза, иногда три. А есть стрела… Этот уже совсем не останавливается!

— А скорые? Скорые быстрее всех, потому что они какие? Скорые… Я всегда езжу на скорых, — возразил я не очень уверенно.

Тут кузина Лора принялась смеяться и сказала, что я глупышка и что скорые поезда самые медленные, самые неудобные и самые бедные из всех. Мне хотелось заплакать, хотелось не верить ей. Но Лора говорила правду. Я только что своими глазами видел, как курьерский, свистя, промчался мимо станции, а поезда, в которых ездил я, никогда ничего такого не делали. Почему же их называли скорыми?.. С того дня меня стала грызть печаль. Мне было очень грустно, что никогда в жизни я не ездил ни в курьерском, ни в экспрессе, ни в стреле. Больше всего на свете мне захотелось когда-нибудь поездить в таких поездах. Когда? Кто знает? И из-за того, что в глубине души я сомневался в этом, само желание мое становилось каким-то грустным. Придется ли мне хоть разок проехать в курьерском? И кто вообще ездит в курьерских?

Дубовая аллея на приморской вилле дяди Карло изгибалась широким полукругом вдоль железнодорожной насыпи, лежавшей гораздо ниже. По насыпи ходили поезда. Я бегал в эту аллею, чтобы посмотреть на них, и подолгу просиживал на каком-нибудь старом корне в ожидании далекого гудка паровоза. Каждый раз, когда Лоре не хотелось играть со мной и когда я не возился у красного автомобиля дяди Карло, я шел в дубовую аллею смотреть на поезда. (Кстати, это был очень чудной автомобиль. Его капот больше походил на походную палатку, а крылья были как большие уши. Однако мне он казался чудом, потому что мы не могли иметь и такого.) Поезда, которые шли с юга, в начале широкого поворота, казалось, летели прямо на солнце, которое садилось в море за высокий мыс в дальнем конце залива. Между огромными стволами дубов я был словно в келье, и далекие свистки паровозов в глухой тишине того вечернего часа, когда на землю готова спуститься ночь, и дым, и грохочущий бег состава, и его исчезновение вызывали в душе причудливые, беспокойные мысли. Все, что я видел из своей тенистой кельи, пока ожидал поезда, — и солнце, опустившееся за мыс, и бледная пустошь неба, и беспредельность моря, которая — я знал это — не кончалась у линии горизонта, — рождало во мне первые раздумья о бесконечности, в то время как бег составов, исчезновение их в вечерней дали, прощальное мигание красного фонаря на последнем вагоне, грохот, затихавший вдали, таявший в тишине, еще более бездонной, чем прежде, — все это приводило меня в трепет, заставляло сердце беспокойно сжиматься, словно за этим неудержимым бегом поездов мне чудились вихри человеческих судеб, мелькавших мимо полустанков жизни в глубине беспредельной ночи… И все же размышления мои, по правде сказать, вовсе не были печальными — я был еще слишком мал. Просто непрерывно пробегавшие поезда и люди, путешествовавшие в них, казались мне чем-то особенным, и я думал о них гораздо больше, чем о других вещах, о которых я узнавал или, во всяком случае, мнил, что узнаю.

Я каждое утро встаю в пять.

Но уезжаю не я. Уезжает Елена. У нее сезонка в третий класс, и она ездит в такую даль на свою неудобную работу. Поженившись, мы с Еленой съездили в чудесное путешествие. Мы поехали недалеко и ненадолго, но на эти несколько дней мы словно заново появились на свет в другом, новом, блестящем мире. Мы сидели в гостиничных холлах, обедали в вагонах-ресторанах экспрессов, которые никогда не останавливаются. Однако этот мир не был нам чужим, совсем нет. Он как-то сам собой стал нашим, может быть, потому, что мы уже познакомились с ним в мечтах.

— О! — воскликнула пораженная Елена, в первый раз оказавшись в вагоне-ресторане. — А я всегда думала, что тут какие-нибудь особенные стаканы!

— Почему?

— Ведь не бывало так, чтобы они опрокидывались от толчков?

— По-моему, нет, конечно, нет.

— Никогда я не обедала в поезде, — сказала Елена. — Это так интересно! А ты?

Конечно, для меня это тоже было впервые в жизни.

— А еще хорошо, наверно, спать в поезде, — продолжала Елена. — Дорого это?

Да, наверно, очень хорошо спать в поезде, но, действительно, стоило это дорого, мы не могли себе этого позволить.

Однажды внизу, против дубовой аллеи, где по вечерам я с трепетом ожидал заката и поездов, буквально против аллеи остановился один их них, задержанный красным сигналом станционного семафора. И я увидел длинный вагон с непрозрачными окошками и непонятной надписью на боку — «Compagnie Nationale des Wagons-Lits». Никогда еще я не видел такого вагона. Я постарался заучить на память эту желтую надпись, побежал домой и попросил объяснить мне, что она значит. Так я узнал, что есть вагоны, где в каждом купе, как на пароходах, вместо скамеек устроены диваны, и что ездить в таких вагонах могут только богатые люди, потому что только они в силах позволить себе такую страшную роскошь — спать в поезде, словно на своей собственной кровати, и, даже не заметив сотен километров, оставшихся позади, проснуться утром уже на месте.

Хорошо было путешествовать с Еленой, ночевать в гостиницах, любоваться, как чемоданы разукрашиваются разноцветными наклейками, обедать в вагонах-ресторанах экспрессов, которые никогда не останавливаются. Но так было очень недолго, во время медового месяца. Полумесяца. Четвертушки месяца. Было хорошо путешествовать, потому что в это время можно было вообразить себя такими же богатыми людьми, как те, что заполняли лучшие номера гостиниц и купе первого класса. С любопытством наблюдая этих людей, мы старались постичь секрет существования, отличного от нашего. Я вспомнил, какое любопытство вызывали у меня в детстве необыкновенные люди, путешествовавшие в закатных поездах, и мне казалось, что я узнаю их в тех, что с загадочной важностью заполняли в нашем поезде вагоны с красными бархатными сиденьями. Однако сегодня, как и прежде, их секрет оставался для меня непостижимым, хотя я и понимал, что он заключается в их богатстве. Но именно оно, их богатство, и было самым непонятным, и мне никак не удавалось схватить то подспудное и коренное, что объясняло бы его сокровенный смысл.