Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видимо, политический вихрь заставил Лема пересмотреть концепцию недописанного романа. В сентябре 1980 года он придумал новый сюжет, в котором Ийон Тихий копается в библиотеке, пытаясь с помощью нескольких компьютеров (каждый с особой программой анализа информации) понять инопланетную цивилизацию и все больше запутываясь в противоречивых версиях. Сам Лем сравнил это с тем, как если бы пришелец старался постичь Землю на основании изучения статей в «Правде» и в «Интернешнл геральд трибьюн». В итоге Тихий самолично выбирается на другую планету, чтобы провести осмотр на месте, – именно такое название и получил роман, который Лем уже в марте 1981 года сдал в «Выдавництво литерацке»[1047]. «Это какая-то пирамида, пагода фантастических сущностей и аллегорий, вырастающих одно из другого. И какая забава! Лем встает в четыре утра и пишет, чуть не лопаясь от смеха», – отметил Щепаньский 7 декабря 1980 года[1048].
Все эти месяцы поляки напряженно следили за процессом регистрации «Солидарности». Заявление было подано 24 сентября, но лишь 10 ноября варшавский воеводский суд, которому Госсовет поспешно предоставил право утверждать уставы новых организаций (что не предусматривалось никакими правилами), внес независимый профсоюз в реестр официальных структур. Камнем преткновения было требование убрать из устава профсоюза право на забастовку и внести туда пункт о руководящей роли партии. Страсти кипели: «Солидарность» провела 3 октября всеобщую предупредительную стачку, а вроцлавские железнодорожники, которым так и не повысили зарплат, в конце октября и вовсе устроили недельную голодовку. Одной «Солидарностью» дело не ограничилось. 16 сентября с подачи диссидентов возник Согласительный комитет научных и творческих объединений. Спустя пять дней свой независимый профсоюз решили создать крестьяне, через месяц – студенты, а в последний день октября сменилась власть в Объединении польских журналистов, где председателем стал тот самый Стефан Братковский, который так высоко ценил Лема. И самое скандальное: в Торуни собралась консультативно-согласительная комиссия парторганизаций, затеявшая нечто вроде внутрипартийной «Солидарности». Наконец, в декабре 1980 года состоялся съезд СПЛ, избравший председателем Щепаньского!
В связи с этим съездом «Трыбуна люду» заказала Лему статью о литературе, но потом отказалась ее печатать, сославшись на превышение объема. И тогда Лем издал ее в «Политике», предпослав введение, в котором заявил, что если бы писал статью сейчас, то уже не выступал бы за выход неподцензурной литературы из самиздатовского подполья, поскольку утратил веру в добрую волю властей. В самой статье он дал обширную выдержку из письма 1977 года профессору Суходольскому, в котором критиковал засилье цензуры, и добавил: «Патология литературной жизни в конце шестидесятых и в семидесятые проявила неслучайные сходства. С литературой было как с продуктовыми магазинами, с полок которых сначала исчезали высококалорийные, содержательные товары, заменяемые грустными шеренгами банок с огурцами, а потом пустоту заполняли приправы к отсутствующим деликатесам и картонки с подозрительным содержимым <…> Я утверждаю, что, если бы не выкристаллизовалась новая концепция профсоюзов как контрагента и стороны, с которой власть могла заключить соглашение, мы пережили бы непредставимые по последствиям общественные потрясения, поскольку страна неостановимо катилась к экономической катастрофе <…> Когда я не смог опубликовать отредактированную мной зарубежную книгу, поскольку ее перевел Станислав Бараньчак, то разорвал сотрудничество с „Выдавництвом литерацким“. Каков же был результат моей двухлетней „несгибаемой стачки“? Два года не выходили ни мои книги, ни та, которую перевел Бараньчак. Я потерял не уважение к себе, а уважение читателей». Лем признался, что публиковал за рубежом статьи под псевдонимом, и рассказал о работе с засекреченными данными в комитете «Польша-2000» – работе совершенно бесполезной, ибо ее результатами, как выяснилось, правительство совсем не интересовалось[1049]. На эту статью ответил заместитель главного редактора «Трыбуны люду», 47-летний Мариан Кушевский (между прочим, бывший спортсмен, обладатель серебряных и бронзовых медалей по фехтованию на Олимпийских играх и чемпионатах мира). По его словам, предложения написать статьи к съезду литераторов были сделаны целому ряду авторов, но с условием не выбиваться из объема. Проблем не возникло ни с кем, кроме Лема[1050].
Власть имущие отбивались от общественного натиска как могли. Профсоюзам крестьян и студентов отказали в регистрации, а генеральный прокурор издал тайный циркуляр, предписывавший подавлять деятельность «Солидарности» на местах. Однако благодаря одному из сотрудников судебной канцелярии этот документ всплыл на поверхность. Тогда милиция 21 ноября нагрянула с обыском в правление мазовецкой «Солидарности», а руководство профсоюза в ответ организовало всеобщую стачку и потребовало создать парламентскую комиссию для расследования работы милиции, госбезопасности и прокуратуры. «<…> Это уже предел», – заявил министр внутренних дел на заседании Политбюро. Приближалась десятая годовщина рабочего восстания на Побережье, власть ожидала массовых манифестаций, а «Солидарность» – советской интервенции. Чехословакия и ГДР закрыли границы с Польшей, одновременно атакуя в прессе разгул инакомыслия у соседей. На польской границе собрались советские войска, что вызвало огромное беспокойство не только в Польше, но и в НАТО. Вторжение казалось неминуемым. 3 декабря прошла незапланированная встреча премьер-министров ГДР и Чехословакии, а 4 декабря ЦК ПОРП обратился к гражданам с драматичным воззванием: «Соотечественники! Решаются судьбы страны и народа!» На следующий день заведующий отделом прессы ЦК заявил журналистам, что, если «власть ускользнет из рук демократии <…> польские коммунисты получат право и даже будут обязаны обратиться за помощью»[1051]. Чьей? Советской, разумеется. Вечером того же дня Каня с ближайшими сотрудниками вылетел в Москву на чрезвычайную встречу Политического консультативного комитета ОВД.
К концу 1980 года напряжение в стране немного спало: стало ясно, что Советы пока не войдут. В то же время правящая элита должна была расстаться с надеждой встроить «Солидарность» в общественно-политическую систему и тем самым обезоружить ее, как это удалось сделать, например, с рабочим самоуправлением и харцерской организацией. Независимый профсоюз насчитывал уже 9 миллионов членов – в три раза больше, чем партия! Неизбежно возник вопрос, в каком направлении ему действовать: замахнуться на власть или ограничиться защитой прав трудящихся. Для власти оба варианта были неприемлемы, так как первый требовал изменений в Конституции, а второй подрывал плановую экономику. Все же руководство профсоюза решило не играть с огнем и следовать пока второму варианту. В начале января 1981 года «Солидарность» призвала бойкотировать «рабочие субботы», с помощью которых дирекции предприятий пытались гнать план. В конце января – начале февраля всеобщие стачки прокатились по подбескидскому и
