Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В середине февраля 1981 года наконец появился проект программы независимого профсоюза: провозглашалась ориентация одновременно на христианские и социалистические ценности, а целью объявлялась экономическая реформа без изменения политической системы; в программе также содержалось требование изменить закон о выборах, чтобы члены профсоюза могли выдвигаться от него в советы[1052].
8 марта студенты Варшавского университета отметили годовщину митинга 1968 года, давшего тогда начало движению протеста. Мероприятие готовилось загодя, благодаря чему удалось привлечь к нему нескольких ученых-эмигрантов, в том числе Бруса и Баумана. Неожиданно оно вызвало ответ в националистических кругах, которые в тот же день организовали митинг возле бывшего здания Министерства общественной безопасности. В этом митинге участвовали как представители «национал-коммунизма», так и антикоммунисты, традиционно обвинявшие евреев в сталинских репрессиях. Люди держали плакаты с фамилиями расстрелянных и именами прокуроров еврейского происхождения, участвовавших в судебных процессах того периода. Это был явный выпад против диссидентов, среди родственников которых встречались работники тогдашней репрессивной машины. Партийные консерваторы спелись с врагами социалистического строя – парадокс, да и только!
Выразителем этого течения стало возникшее в феврале 1981 года Патриотическое объединение «Грюнвальд», где собрались антисемиты всех мастей – от Тадеуша Валихновского, писавшего в 1967 году теоретические работы о борьбе с сионизмом, до Станислава Скальского, лучшего польского аса Второй мировой. В конце мая к «Грюнвальду» добавился силезский Клуб имени Болеслава Берута, преобразовавшийся в Катовицкий партийный форум, чью декларацию с энтузиазмом приветствовало ТАСС. За ними маячила тень Мочара, который в декабре 1980 года сенсационно вернулся в Политбюро и в качестве председателя Высшей контрольной палаты взялся за расследование злоупотреблений герековской элиты (впрочем, уже в июле его опять вывели из партийного ареопага). Все эти сторонники твердой руки нападали не только на «Солидарность», но и на «соглашателей» в ПОРП – прежде всего на варшавские еженедельники «Политика» и «Культура», а также персонально на главного редактора «Политики» Мечислава Раковского, занявшего в феврале кресло вице-премьера[1053].
Раковского ввел в правительство новый премьер Войцех Ярузельский, который, возглавив Совет министров, сохранил за собой пост главы Минобороны. Он призвал население дать властям 90 спокойных дней, а 10 марта встретился с Валенсой. Лидер оппозиции провел переговоры с премьер-министром! Это было уже что-то из реалий парламентской демократии, а никак не однопартийной системы. Дело вроде бы шло к соглашению, но ситуация вновь обострилась после того, как крестьяне провели в Познани съезд и объявили о создании своей «Солидарности». Оставалось ее зарегистрировать, а чтобы власти были сговорчивее, активисты устроили оккупационную забастовку в здании быдгощского отделения Объединенной крестьянской партии. 19 марта для обсуждения создавшейся ситуации представителей «Солидарности» пригласили на заседание воеводского совета в Быдгощи. Дискуссии не получилось: в здание ворвалась милиция и избила приглашенных. Валенса потребовал наказать виновных, власти уперлись. Тогда руководство «Солидарности» пригрозило всеобщей забастовкой. Все это происходило на фоне учений в Польше войск ОВД, которые поначалу планировалось провести за десять дней, но 24 марта, когда верхушка «Солидарности» решала, как поступить, продлили на неопределенное время. 27 марта профсоюз организовал всеобщую предупредительную забастовку, а Ярузельский и Каня подписали план введения военного положения. Все висело на волоске. Примас Вышиньский, уже тяжело больной раком, встречался то с Валенсой, то с Ярузельским, пытаясь усадить их за стол переговоров. В последний момент обстановку удалось разрядить. 30 марта, накануне всеобщей забастовки, стороны заключили соглашение, предусматривавшее, в частности, санкцию на крестьянский профсоюз, о чем в вечерних теленовостях сообщил не кто-нибудь, а заместитель Валенсы – Анджей Гвязда[1054]. Это соглашение вызвало кризис в руководстве профсоюза, поскольку Валенса самовольно отменил всеобщую стачку. В знак протеста ушел в отставку пресс-секретарь «Солидарности», историк-диссидент Кароль Модзелевский (который и придумал это название), затем его примеру последовал Гвязда.
Лем в эти месяцы писал «Прогноз развития биологии до 2040 года» (видимо, вдохновленный работой над новыми главами «Голема-XIV») и носился с идеей стипендиального фонда своего имени для помощи молодым переводчикам, чтобы те могли выезжать в страны советского блока. Он надеялся таким образом снизить свои налоги[1055]. Однако довести до конца свою затею не успел из-за введения военного положения, которое зарубило и экранизацию «Насморка».
Лем опять дважды за год побывал в ФРГ. К этому времени немецкие публикации превратились в главный источник его доходов. Например, за одно лишь второе полугодие 1982 года в ГДР издали «Насморк», «Глас Господа», «Маску», «Эдем», «Магелланово облако» и «Дознание». Лем даже написал специально для немецких читателей эссе «Тобина», в котором изобразил жестокую виртуальную игру, чрезвычайно напоминающую позднейшие автосимуляторы, позволяющие участникам творить на дороге что угодно (для эмоциональной разгрузки). Возвращаясь в апреле 1981 года из Берлина, возле Лигницы Лем наткнулся на советского солдата, предлагавшего золотые часы. В Варшаве тем временем процветал черный рынок советского бензина. «50 литров за литр водки. Армия величайшей империи мира», – язвил в дневнике Щепаньский[1056].
В мае 1981 года Вроцлавский политехнический институт вручил Лему диплом почетного доктора наук. В эти дни по польским городам ходили «белые марши» в честь Иоанна Павла II, который лежал в римской клинике после покушения турецкого террориста. Широкое распространение получила версия, будто за злоумышленником стоял КГБ, которому было на руку устранение столь авторитетного противника социализма, тем более что еще один весомый противник – примас Вышиньский – как раз умирал от рака. Свое чудесное спасение римский папа объяснял заступничеством Богородицы: «Чья бы рука ни стреляла, другая рука отвела пулю». Интересно, что десятью годами раньше Лем в письме Нудельману написал практически то же самое, хотя и по другому поводу: «<…> Человек стреляет, а пулю несет Г. Бог»[1057]. Удивительно, насколько они были похожи, эти два краковянина, даром что один
