Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Это кобель судьи, – добавил другой. – Он здоровый, размером с двух нормальных псов. А если привести корову, то можно считать, что обеспечено присутствие общественности на коронации императора.

Зеваки весело захихикали.

– Почему вы допускаете подобное? Неужели вам это нравится? – возмутился Августин.

– Ты это тоже допускаешь, значит, тебе нравится.

– У меня есть идея, как мы сможем войти туда, – заявил Вацлав, чрезвычайно внимательно слушавший описание судейской собаки. – Эй, вы, послушайте меня.

Скука новоявленных зрителей еще не достигла таких размеров, чтобы в них пробудился интерес к его предложению Они равнодушно смотрели на молодого человека.

– Пожалуйста! – настойчиво повторил Вацлав. – Или вам хочется, чтобы вас упрекали в том, что вы позволили какой-то дворняжке забрать свое право на присутствие в зале суда?

Зеваки переглянулись и начали неторопливо подтягиваться к нему.

Часовой на лестничной площадке недоверчиво смотрел вниз. Его милость Владислав фон Штернберг, наместник короля, уже находился в зале судебного заседания, пребывая в более плохом настроении, чем вчера. Жирный венец и болван-крестьянин из Брюна тоже пришли рано. Похоже, Владислав фон Штернберг был на них рассержен. В конечном счете, это не имело значения, так как на орехи всегда получал тот, кто меньше всего был виноват, то есть, как правило, он, часовой, и его товарищи. Наместник накричал на их капитана, капитан накричал на командира их отряда, а тот во время утреннего развода караула недвусмысленно высказался по поводу судьбы каждого, кто сегодня выполнит свой долг спустя рукава. Часовой был готов бить тревогу, если эти недоумки, шепчущиеся там, внизу, решат устроить какую-нибудь глупость.

Он не слышал, что говорил рыжий мальчишка, но один из его слушателей заявил:

– У меня есть, но дома, Я привязал ее в свинарнике, иначе все соседские кобели просто с ума посходили бы.

– У меня тоже, – сообщил второй. – Только я запер ее в курятнике. Правда, это совершенно не помогает. Похотливые ублюдки просто-таки осаждают меня. В прошлом году я выстрелил в одного из пращи и здорово его покалечил, но мне это обошлось в кучу денег.

– Тащи ее сюда, – приказал рыжий.

– Зачем?

– И что это даст?

Провожатый рыжего, держа толстую книгу под мышкой, ответил:

– Долговое обязательство, выписанное на дом «Хлесль и Лангенфель», для оказания услуг по необходимости.

– Это говоришь ты?

– Это говорю я, Адам Августин, главный бухгалтер фирмы, и Вацлав Лангенфель, сын одного из партнеров.

Часовой отметил про себя оба имени. Если эти парни поднимут тут шум, то, как бы далеко они ни убежали, закон все равно найдет их. Часовой надеялся, что тогда он тоже будет частью закона и сможет наградить нарушителей порядка несколькими пинками в рамках своих законных обязанностей.

– Это долговое обязательство на кучу дерьма. «Хлесль и Лангенфель» больше не существует.

– Существует, если нам удастся проникнуть в зал судебного заседания.

– Выбирайте сами: или надежда на то, что долговое обязательство – вовсе не куча дерьма, или уверенность, что вы сегодня вечером сожрете кучу дерьма от злости, что упустили такой случай.

Часовой прищурился. Рыжий сорванец, похоже, совсем обнаглел.

– Ну ты и хам, – заметил один из мужчин.

– Ладно, – решил другой. – Чего тут раздумывать, идем, Радек.

Оба мужчины скрылись в одном из переулков. Часовой проводил их подозрительным взглядом. Когда он снова обратил внимание на оставшихся на площади людей, то встретился глазами с рыжим сорванцом. Тот с улыбкой кивнул ему. Одновременно рассердившись и растерявшись, солдат отвернулся – в нем росло ощущение, что он совершенно непонятным образом начал пренебрегать своим долгом. Однако следовало ли ему бежать за обоими парнями? И бросить свой пост?

Внезапно у него зачесался зад. Неожиданно для себя он застеснялся и, отступив под прикрытие двери, хорошенько почесался. Его бабушка всегда говорила, что если зад чешется, это к неприятностям.

Нет, поправил он себя, к неприятностям – если чешется нос.

Ах, черт возьми, опять сплошные неприятности!

Приступ неожиданной чесотки повторился дважды, прежде чем те двое снова вернулись. Обоих тащили за собой собаки, к шеям которых были привязаны веревки. Одна из дворняжек так отчаянно рвалась вперед, что сама себя душила. Ее полузадушенный хрип доносился до верхней лестничной площадки. Другая, казалось, тосковала о чем-то своем, что осталось там, откуда она пришла: ее приходилось буквально волочить задом наперед, потому что она упорно цеплялась когтями за мостовую.

Часовой подошел к перилам, чтобы понять, что все это значит.

Августин и Лангенфель взяли у мужчин веревки. Первая собака с такой силой рвалась с привязи, что ее передние лапы висели в воздухе. Не было никаких сомнений в том, что ей очень хотелось попасть в зал судебного заседания. Вторая нервно вертела головой, старательно нюхая воздух. Затем она начала скулить и рваться в том же самом направлении.

Августин и Лангенфель позволили собакам подтащить себя к подножию лестницы.

– Что за фигню вы задумали? – крикнул им сверху часовой.

– Мы заботимся о присутствии общественности, – ответил Лангенфель и отпустил веревку. В следующее мгновение Августин последовал его примеру.

Обе собаки понеслись вверх по лестнице, как две меховые молнии. Часовой невольно выставил перед собой руки. Ведь эти твари вполне могли наброситься на него! Однако животные промчались слева и справа от солдата, и он лишь услышал, как кто-то заорал «Э-э-эй!». То был голос одного из его товарищей, несущих службу в зале. Часовой развернулся, чтобы побежать вслед за собаками.

Но было уже слишком поздно.

Там воцарился ад.

20

Даже те горожане, которые спешили по собственным делам через площадь перед Новоместской ратушей и не собирались задерживаться здесь, невольно останавливались. Все лица были обращены ко входу в здание, откуда, как из раструба органа, доносился невообразимый шум. И только Адам Августин и Вацлав фон Лангенфель, которые стояли у подножия лестницы, скромно опустив головы, улыбались.

Мужчины в зале кричали и ругались, а сквозь их вопли прорывался безумный вой собак, которых гоняли по незнакомому помещению. И хотя скрежета когтей по паркетному полу зала судебного заседания никто не слышал, можно было представить, что там творится, – даже не обладая бурной фантазией.

– Держи их!

– Лови гадов!

– Хватай веревки.

– Откуда здесь взялись эти дворняги?

– Есть одна… черт побери!

– Осторожнее!

Раздался треск, как будто разрушилась половина здания.

– Идиот!

– Простите, ваша милость, простите…

– Поставьте стол на место, живо! Его милости не хватает воздуха!

– С вами все в порядке, ваша милость?

– ИДИОТ!

– Так точно, ваша милость!

В громкое тявканье и вой дворняг влился третий собачий голос – хриплый, рокочущий лай охотничьей собаки судьи.

– Не туда!

В следующее мгновение все услышали тонкий визг и дребезг, как будто столкнулись два рыцаря на турнире. Дребезг перешел в нарастающий грохот. Можно было представить, как флагштоки, копья и алебарды, выстроенные в ряд и прислоненные к стене, опрокидываются друг за другом.

Собака судьи залаяла снова, на этот раз настойчивее.

– Место!

– Слушай команду!

– Не стреляйте, ради бога!

Грохочущий выстрел из мушкета не заставил себя долго ждать, как и громкий треск, когда пуля пробила в деревянной обшивке стены дыру величиной с кулак.

– Полный идиот! Бери на дюйм левее.

– Но я же почти попал…

– Ты почти попал по его милости.

Тявканье и завывание обеих ворвавшихся в зал собак всевозрастали, поднимаясь к визгливому крещендо. Низкий, отрывистый лай охотничьей собаки судьи обрамлял его грозными басовыми нотами. Последующий за выстрелом грохот свидетельствовал о том, что до сих пор нескольким скамьям и столам удавалось стоять на месте, но только до сих пор… Короткий хлопок и звон осколков сообщили о конце стеклянного сосуда, а так как в зале судебного заседания имелось не так уж много маленьких стеклянных сосудов, это, вероятно, была чернильница писаря.

– Я прикажу вас всех ВЫПОРОТЬ!

– Он сейчас вырвется, ваша милость!

Хриплый лай охотничьей собаки сопровождался грохотом упавшего стола, который скреб по полу всеми четырьмя ногами, потому что привязанный к нему пес увлек его за собой.

– Место! Место, я сказал! Место, Фердинанд!

Внезапно наступила тишина. Хотя вой собак не смолкал, его почему-то никто больше не слышал. Даже извержение вулкана показалось бы молчанием из-за старания услышать голос судьи, который бормотал: «Э… имя… Его так уже звали, когда…»

Обе собаки с веревками на шеях выскочили наружу. Какой-то солдат побежал за ними, прыгнул вперед согнувшись, чтобы поймать одну из веревок, но промахнулся и полетел вниз по лестнице, грохоча нагрудным панцирем. Собаки стремительно пронеслись мимо зевак и выскочили на площадь.