Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

– Никто не выжил, ни один из сильных мужчин Таньчжуана не выжил!

Грудь сжало нестерпимой болью, перед глазами потемнело, она словно с головой погрузилась в кучу угля.

Медленно придя в себя, Цюнхуа лишь через какое-то время осознала, что находится в палате уездной больницы. Там она тупо пролежала три дня, после чего вернулась в Таньчжуан, прилетев, как опавший желтый лист.

Не прошло и нескольких дней, как на столах всех домов в деревне появились толстые пачки денег.

А на другой стороне ущелья появились ровные ряды свежих могил.

Женщины стояли у расселины, ветер трепал их волосы, но было нехолодно. Угольная равнина под ногами хранила молчание. После несчастного случая приехала команда подрывников, прогремело несколько взрывов: так шахта была опечатана. Прошло три года, приковывающая взгляд чернота размылась дождевой водой до неясножелтого.

– Куда идти? – спросила жена Дабао.

Цюнхуа указала на место, где была угольная шахта. Жена Дабао подняла на нее глаза:

– Не можешь идти?

Цюнхуа покачала головой и ответила, вытаскивая из сумки бумажные деньги:

– Отец велел на месте угольной шахты сжечь эти деньги, чтобы почтить память Чуньшу.

Жена Дабао холодно хмыкнула:

– Твой отец надоел уже. Было бы больше денег, он точно хрустальный гроб заказал бы для сына. Он бы тебя заставил целыми днями рыдать над мертвым телом.

Цюнхуа ответила:

– Зачем ты так грубо говоришь? Что плохого в том, что он скучает по сыну?

Скривив губы, жена Дабао ответила:

– Да, я жестокая, и что? В первый год Дабао мне часто снился, на второй год – реже, а в этом году и лицо его уже стало забываться.

Цюнхуа свирепо посмотрела на нее:

– Ешь и спишь хорошо, нет у тебя ни души, ни сердца!

Та растянула губы в улыбке:

– Перед лицом родителей Дабао я все делаю как надо: в первый день Нового года, в пятнадцатый, в праздник поминовения усопших я первая сжигаю жертвенные деньги и возжигаю благовония, я ведь знаю, что им это нравится.

Цюнхуа не отреагировала, продолжая идти по горной тропе. Жена Дабао поспешно прокричала:

– Я ведь тебя учу! А ты нос воротишь!

Раньше лишь одна дорога вела из Таньчжуана в уездный город, вскарабкаешься на вершину ущелья, спустишься по горному склону, пересечешь бывшую угольную шахту и выйдешь на большую дорогу. После того, как шахта погребла людей заживо, жители Таньчжуана проложили новую дорогу вдоль горного хребта, да, это было намного дальше, но они не хотели ходить по кратчайшей дороге, которая могла разбудить воспоминания, все они боялись душевной боли.

Спустившись по склону, Цюнхуа обнаружила, что на дороге появились разные по размеру следы. Кто-то снова начал ходить по короткой дороге, и это снова волей-неволей вызвало горестные раздумья.

Цюнхуа, присев на корточки, сожгла ритуальные бумажные деньги на месте бывшего угольного завода, а потом зажгла курительную палочку у входа в крепко-накрепко запечатанную шахту. Она сделала два шага вперед, сложила руки и закрыла глаза, мысленно она произнесла имя Чуньшу, сердце сжалось. Она отвесила три земных поклона, в душе зародилось чувство стыда. Уже давно не было той колющей боли, которую она испытывала поначалу. Цюнхуа подумала, что это она – бесчувственная, но ничего не могла поделать, боль становилась все слабее, и хотелось бы, чтоб болело больше, да не получалось. А сейчас, каждый раз, когда она произносила имя Чуньшу, нервничала, опасаясь, что и это слабое сердцебиение однажды исчезнет.

Слава Богу, сердце дрогнуло, отчетливо и ясно.

Жена Дабао стояла неподалеку, она нетерпеливо крикнула в сторону Цюнхуа:

– Закончила или нет? Если поздно придем, все новые модели раскупят!

Цюнхуа не произнесла ни слова.

Женщины шли одна за другой, через какое-то время жена Дабао заговорила первая:

– Думаешь о мужчине?

Цюнхуа хлопнула ее по заднице, та рассмеялась и, обернувшись, сказала:

– А я вот думаю, прямо как сглазили! По ночам постоянно снится, как мы с мужиком в постели кувыркаемся.

Увидев, как покраснела Цюнхуа, жена Дабао довольно крикнула:

– Эх, мать, да еще и не с одним и тем же!

Цюнхуа ответила:

– Ну так выйди за кого-нибудь замуж.

Колышащюеся тело жены Дабао остановилось, она строго сказала:

– Не выйду! Посмотри, кто из вдов осмеливается выйти замуж? Ведь тогда ни гроша не получишь, а я не хочу быть первой, – сделав паузу, она снова развеселилась: – Так видела ты во сне мужчину или нет?

Цюнхуа догнала ее и замахнулась, собираясь дать пощечину ветреной невестке, но рука замерла на полпути.

Та захохотала:

– Все-таки думаешь!

Угольная шахта быстро осталась далеко позади, за поворотом они увидели реку, спускавшуюся из деревни Таньчжуан и тихо и осторожно вытекавшую из леса.

– Как ты думаешь, куда она течет? – спросила Цюнхуа.

Жена Дабао не ответила.

– Куда течет эта река? – снова спросила Цюнхуа.

Жена Дабао долго смотрела на нее, а потом сказала:

– Дурью маешься! Как говорится, «кто любит есть пресное, зря заботится о соленой редиске».

Вывеска ресторанчика Хуана, специализирующегося на говяжьем мясе, казалось особенно древней: постоянные ветры, дожди и копоть сделали свое дело.

Цюнхуа постоянно мерялась силами с этой вывеской: она пристально смотрела на вывеску, а вывеска смотрела на нее. Ноги пару раз дрогнули, но она не сделала ни шагу. Все из-за Чуньшу, ведь каждый раз, когда они ездили на рынок, первым делом останавливались в ресторанчике Хуана. Через пару раз вкус говядины, которую тут готовили, нашел место у нее в душе, и, не дожидаясь призыва Чуньшу, она уже сама первая заскакивала внутрь. Ей не хотелось экономить эти деньги для Чуньшу! А еще она ощущала комфорт и удовольствие. А сейчас все поменялось, каждый раз, когда она доставала деньги, перед глазами вставало окровавленное лицо Чуньшу.

Через какое-то время Цюнхуа все-таки потерпела поражение в борьбе с вывеской. Так или иначе обед все равно будет и придется где-нибудь тратить деньги. Она спокойно вошла, села и заказала одну пиалу. Хозяин заведения поинтересовался, надо ли добавить мяса. Цюнхуа покачала головой. Тот снова спросил, не надо ли еще положить лапши из крахмала. Цюнхуа опять покачала головой в ответ. Тонкая, белая лапша из крахмала, говядина табачного цвета, прозрачный говяжий бульон – Цюнхуа сначала вдохнула аромат, который любила больше всего, очень сильный, яркий, прямо небо и земля, аромат крайне дикий по сравнению с мягким теплом и светом домашнего стола, не менявшихся испокон веку. А если добавить две ложки пробирающего насквозь жгучего перца, а также душистый перец, вызывающий онемение костей, то кажется, что весь мир сошел с ума.

В один присест Цюнхуа с причмокиванием съела свою порцию, отдохнула немного, дыхание ее было словно готовый вырваться наружу пар, губы незаметно подрагивали.

Жена Дабао, эта глупая женщина, хотела зайти лишь в лапшичную в конце улицы, только они попали в город, как она, суетливо торопясь, помчалась туда, да еще и Цюнхуа за собой тянула, приговаривая, какая там вкусная лапша. Цюнхуа же упорствовала, она вырвала руку со словами:

– Не пойду и все тут!

Они договорились встретиться в магазине одежды после обеда, и жена Дабао тут же унеслась прочь. Цюнхуа не любила такую лапшу, ее хотя было и много, но вся какая-то пресная, никакого желания есть.

Цюнхуа встала, расплатилась и спросила:

– А где у вас туалет?

Толстый повар поднял руку:

– Там.

Осторожно закрыв дверь, Цюнхуа подошла к раковине и, глядя в зеркало, широко открыла рот, проверяя, чистые ли зубы. Наклонившись над раковиной, она глубоко вздохнула, Цюнхуа достала из кармана губную помаду и выкрутила ее, лицо покраснело: оно горело, словно на муку рассыпали красный перец. Внутренне собравшись, она продолжила выкручивать помаду, руки и губы дрожали, только она со всеми предосторожностями накрасила губы, как в дверь с грохотом постучали.

Цюнхуа так испугалась, что чуть помаду не выронила.

– Есть кто-нибудь? – крикнули снаружи.

Цюнхуа кивнула, потом, поняв, что делает что-то не то, ответила, словно мяукнула:

– Есть!

Шаги удалились.

Цюнхуа покрылась холодным потом. Она взглянула в зеркало, выглядело устрашающе – одна губа выделялась крикливо-красным цветом.

Ни о чем не думая, она взяла салфетку и стерла помаду с губы, затем глубоко вздохнула, лишь после этого наскакивавшие друг на друга мысли успокоились.

Сбежав, словно вор, из ресторана, Цюнхуа снова раскаялась. Из дома вышла с неспокойной душой, а теперь какой-то шум заставил ее отступить. Вон, взгляни на улицу, все ярко накрашены. Навстречу шла девушка с толстым слоем пудры на лице, губы напоминали перезревший персик, волосы были устремлены ввысь словно языки пламени. При взгляде на нее раскаяние Цюнхуа стало еще более глубоким. Хотя ей такой внешний вид не нравился, но она завидовала этой смелости, которая отвернулась от нее.