Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

Дядя на это совсем не роптал.

Однажды к ним приехал начальник уезда и, встав на склоне, обратился с речью: «Товарищи бедняки и низшие середняки! Империализм еще не оставил нас в своих помыслах. Наши подлинные братья в Танзании и в Албании. Мы должны соединиться с мировым пролетариатом и вместе бороться за освобождение человечества! Этой зимой и ближайшей весной мы должны работать больше и быстрее, должны вершить революцию и наращивать производство…»

Крестьяне, устроившие перерыв на время выступления начальства, сидели кто на коромыслах, кто на корзинах. Они задумчиво курили листовой табак и лениво трепались о мелочах. И когда им вновь приходилось взваливать груз на плечи, то они никак не могли связать землю в своих заплечных корзинах с освобождением человечества и не понимали, какое это имеет отношение к Танзании или Албании. Ты ешь тут свою кукурузную кашу, и чем ты можешь им помочь? Кто знает, может, ты здесь вкалываешь до седьмого пота, а те по твою душу коварные планы вынашивают?

Однако дядя понимал слова руководителя правильно. Эту работу нужно было выполнить, и даже не ради освобождения человечества. Иначе зачем ты ел так много кукурузной каши? Разве, поев, можно отказываться от работы? Он полагал, что сокровенный смысл жизни заключается именно в употреблении кукурузной и рисовой каши, остальное чепуха.

Дядина работа была тянуть каток. Это был самый тяжкий труд, за него насчитывали много трудовых единиц. Так называемым катком служила огромная круглой формы бетонная глыба, которой выравнивали и утрамбовывали землю. Шестнадцать крепких мужиков тянули каток туда-сюда. Потянув денек лямку и скинув веревки, они чувствовали себя воздушными, словно ласточки, но стоило им сделать шаг, как походка их обнаруживала некую театральную неестественность: ноги были тяжелые, а тела – легкие. Труднее всего было начинать, даже рывка шестнадцати человек было недостаточно, приходилось привлекать добровольных помощников. И только после нескольких поворотов плечам становилось ощутимо легче. Но число новых стартов было слишком велико, помимо того что, разумеется, приходилось разворачиваться, так еще и ноги увязали в мягкой почве. Когда уложенная земля утрамбовывалась, она становилась плотной и блестящей, тянуть каток уже не составляло труда, рабочие могли гонять его туда-сюда играючи. На этом этапе они принимались шутить и смеяться, следом улыбались и те, кто таскал корзины. Но не успевали работяги вдоволь повеселиться, как набрасывали новый слой земли и их вновь одолевал бесконечный тяжкий труд.

Дядя в упряжке занимал место коренного, еще с тремя товарищами они стояли в самом последнем ряду. При начале движения нужно было, упершись одной ногой чуть впереди, другой позади, сделать полшага, при этом следовало согнуться в положение дышла, уткнуться головой в зад впередистоящего, поднатужиться, и тогда каток, как будто нащупав путь, начинал неспешно проворачиваться. Только тут рабочие могли расслабить задницы и, смиренно кивая на каждый шаг, тянуть каток вперед. Каток утрамбовывал рыхлую землю, а также закатывал следы рабочих.

В тот день каток уперся в камень, и даже с восемью дополнительными рабочими его не удавалось провернуть. Бригадир позвал еще восьмерых. Тридцать два человека натянули веревку, крикнули «взяли», каток тотчас покатился, веревка на плечах ослабла, дядя упал, и каток отдавил ему обе ноги. Когда его доставили в больницу, врач их отрезал.

Инвестор, привезенный вице-мэром, услышав дядины вопли, развернулся и уехал. Между тем для вице-мэра успешное воплощение данного проекта означало, что на следующих выборах он имел шансы пройти в мэры. Ярость его можно было себе представить.

С того дня как дядя стал препятствовать стройке, у деревенских начались непримиримые споры. Одна партия говорила, что этот старикашка сумасшедший. Мол, построят комплекс, у деревенских появится работенка, можно будет продавать снедь или пробавляться еще каким-нибудь смежным бизнесом, разве это не доброе дело? Другая партия не соглашалась: не нужно такого добра, за столько лет что в городе, что в деревне, когда это добро сваливалось на твою голову? Только родственникам или приятелям начальства и светит разжиться, так ведь? Вот испортят водохранилище, загрязнят его, откуда будем брать воду для заливных полей? Они напортачат и уйдут, а мы-то местные, еще наши предки здесь жили.

Когда инвестор передумал вкладывать капиталы, то споры деревенских поутихли. Однако взбешенный донельзя вице-мэр заявил, что дядя должен нести ответственность за все последствия. Дядя же с видом победителя сказал вице-мэру:

– Как тебе угодно. Мне и жизнь-то недорога, неужели тюрьмы испугаюсь?

Мне казалось, что на тюремный срок это не тянет, дядино поведение все же недотягивало до преступления, под закон это не попадало. Я успокоил брата, мол, вице-мэр просто пугает, а уж если подаст в суд, то я обязательно приеду. Через однокашников на родине я узнал, что тамошним чиновникам дядя стоит поперек горла. Иск действительно обсуждался на совещании у руководства, но никаких шагов пока не предпринимали, так как никто не знает, как с этим быть.

Брат больше не звонил, это подтвердило мою правоту, и я успокоился.

Следующий раз я оказался дома и навестил дядю уже где-то через полгода. Я специально выбрал для визита послеобеденное время, когда ярко светило солнце, чтобы проверить, заметит ли он меня с дерева.

Однако, уже зайдя во двор, я обнаружил, что дядя не сидел на дереве и не вязал корзины под стрехой. Меня охватило тревожное предчувствие: не заболел ли он?

Мое сердце успокоилось, только когда я вошел в дом. Дядя лущил кукурузу в боковой комнате. Взяв кукурузину, он шоркал ею по деревяшке с набитой поверх резиновой подошвой, и зерна осыпались. В комнате с одной стороны лежали кукурузные зерна, с другой – кочерыжки, между ними не было перегородки, поэтому они смешивались. Когда я вошел, дядя на скамеечках добрался до стула, ловко плюхнулся на скамейку, а затем, опираясь на ручку, взобрался на стул и предложил налить мне воды. Я торопливо сказал, что сам управлюсь.

– А в деревне разве нет молотилки? Чего не пользуетесь?

– Ни к чему.

– Брат, наверное, скаредничает, слышал, что за день пользования молотилкой берут тридцатку.

– Не в деньгах дело, – ответил дядя.

– Так ведь много кукурузы, это когда управишься?

– Да не долго, опять же мне нечем больше заниматься.

– Слышал, что теперь тебя даже вице-мэр боится, не решается заезжать в Жаньсинба, ты суров.

Мне казалось, что эта шутка его порадует, кто бы мог подумать, что он сердито глянет на меня:

– Боится меня? Если бы боялись, то не раскапывали бы повсюду могилы.

Сказав, он в сердцах шваркнул початком, и очистил целую пригоршню зерен.

В это время вернулись брат и невестка, подрабатывавшие на заводе по переработке перца. Это было подразделение пищевой фабрики из Чунцина. Сейчас как раз отстраивали цеха, и многие деревенские были там заняты.

Брат был такой же, как и прежде, медлительный и спокойный. Сестра же не сдерживала воодушевления, так как после завершения стройки она могла устроиться туда на работу и расфасовывать перец по бутылочкам.

От брата я узнал, что дядя больше не поднимается на дерево. Я поинтересовался: это вице-мэр или еще кто-то не пускает его туда, или деревенские возражают, или сами домашние запретили? Брат пояснил, что ни то, ни другое, ни третье, это он сам больше не хочет ни смотреть, ни орать.

– А что случилось? – с некоторой тревогой поинтересовался я у дяди, – Почему ты больше не сидишь на дереве?

– А что там делать? – в свою очередь спросил он меня и продолжил лущить кукурузу. Он, видимо, слышал наш разговор с братом вне комнаты. – Ничего интересного не увидишь, у меня от глядения аж глаза пухнут!

Накапливавшееся в душе огорчение всколыхнуло его, но затем он с какой-то безысходностью пробормотал:

– Смотреть на деревья, так они уже срублены… На горы – они уже не те… На людей – так они уже не те, что раньше… Хорошо, что меня ждет конец… Чжуэр вернется и, боюсь, тоже не найдет дороги. – У него выступили слезы.

Я всячески утешал дядю, мол, нужно смотреть шире, большие изменения за последние годы говорят о том, что общество быстро идет вперед, у деревенских завелись деньжата, качество жизни повысилось, это все благо.

– Я понимаю, что благо, но не могу привыкнуть, странно мне все.

Выйдя от дяди, я заметил, как люди снимали рельеф местности.

Прямо напротив дядиного дома должны были отстроить цементный завод. Раньше он располагался в городе, но, спасаясь от штрафов за загрязнение, хозяева осмотрелись, приглядели Жаньсинба с его богатыми запасами известняка и глины и решили перенести производство сюда. Говорят, сейчас еще идут переговоры о строительстве фармацевтической фабрики.

Перевод А. А. Родионова