Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Когда колхозники разошлись по рабочим местам, Шолохов закурил. Курил он, на беду, много и все подряд: папиросы, сигареты, самокрутки. Сказал руководителям колхоза: школу и больницу вы возьмите на себя, разберитесь, почему их долго строят, дорогой я займусь сам.

Вскоре все наказы колхозников были выполнены. Так было, я знаю, всегда. Работавший во время войны первым секретарем Боковского райкома партии Тихон Антонович Зеленков рассказал мне как-то о событиях далекого 1943 года. Собрали тогда верхнедонские колхозы нищенский урожай, сеять озимые было нечем, и техники после оккупации не соберешь. В домах хлеба тоже – хоть шаром покати. Ума не мог приложить секретарь, что делать. И тут звонок от Шолохова: «Чем думаешь, Тихон, людей кормить? Завтра жду у себя».

Приехал Зеленков к Шолохову, а там уже другие секретари горюют. Михаил Александрович письмо им показал на имя секретаря ЦК партии, народного комиссара земледелия Андреева. Посоветовался с ними и послал. В двухнедельный срок правительство решило освободить верхнедонские районы от хлебозаготовок, выделило продовольственную и семенную ссуды, лес, тракторы, комбайны. В тяжелую пору продолжающейся войны выделило на каждого члена семьи колхозника по шесть пудов хлеба.

Побывал после этого Тихон Антонович в дуленковском колхозе «Искра» на обсуждении постановления правительства и услышал, что сказала одна из колхозниц: «У меня пять душ детей, муж на войне убит. Хату разбило бомбой, живу в блиндаже. Думала – погибну. И вот радость. Мне дали лес, делают хату, выделили хлеба тридцать пудов. Теперь я снова заживу. Товарищ секретарь, передайте Михаилу Александровичу Шолохову от всех вдов низкий земной поклон и пожелания ему здоровья и счастья».

У Шолохова было правилом не оставлять без ответа ни одного обращения, ни одного письма к нему. Двери его дома были открыты и для маститого литератора из столицы, и для начинающего автора из далекого края, и для крупного специалиста, и для рядового сельского труженика. Эту черту шолоховского хлебосольства, как сумел, выразил в своем стихотворении наш местный поэт, учитель Михаил Николаевич Ковалев:

И снова гляжу, отрываясь с трудом,Туда, где за ДономЗнакомый с обложек писателя домС просторным балконом.Недаром стоит он у всех на виду.К хозяину этого домаЗа важным партийным советом идутРаботники из райкома.Идут хуторяне по разным деламК писателю-депутату.Идут, если сына жена родила,Отпраздновать дату.Идут погутарить про «нас» и про «них»,Событий ворочая кипы.Идут поклониться создателю книг Читатели и прототипы…

Письма приходили разные: с просьбами, жалобами, криками души. Но случалось, и нелепые. Однажды в Лазаревке, под Сочи, открыли ресторан и назвали его «Курень Мелехова». Директор ресторана решил поделиться с автором «Тихого Дона» своей «идеей» – нарядить официантов ресторана в казачьи костюмы. Шолохов, прочитав письмо, возмутился неумной затеей.

«Уважаемый Георгий Владимирович, – написал он. – Разрешите мне со всей прямотой сказать Вам, что в поисках «экзотики» у вас получается явный перебор… Нельзя, мне кажется, больше оскорбить национальные чувства (а также сословные), нарядив официантов в черкески или в казачью форму. И те и другие – исконно свободолюбивые люди, никогда и никому не прислуживающие, – и вдруг угодливо шныряющие с подносами… Вы об этом подумали? И кавказцу, и донскому казаку можно с ходу отравить пребывание в таком ресторане, не говоря уже об аналогиях, которые кое-кому могут прийти на ум. Думается, никто не будет возражать против архитектурной формы ресторана, но что касается обслуживающих – это дело тонкое, и подходить к нему нужно соответственно, чтобы не попасть на страницы «Крокодила», а хуже – «Правды» или «Известий», и не быть осмеянным на весь Союз. Популяризировать «Тихий Дон», сделав его героев официантами, согласитесь, не очень умно. Таково мое твердое убеждение».

Михаил Александрович обычно обращался ко всем по имени, ко мне – в зависимости от обстановки: официально – по имени-отчеству, по телефону часто называл комиссаром, а соседом – в быту, на охоте и рыбалке. Охотником он был страстным и удачливым, но в то же время скромным и дисциплинированным. Шел в засаду, в гон, куда попадал его номер. Начала охотничьего сезона не пропускал.

В тот год, который мне вспомнился, уже полсезона охоты на зайцев, лис, волков и кабанов прошло, а Михаилу Александровичу все некогда было взять в руки ружье.

Воскресным днем с группой охотников отправился на зайца я. Целый день пробродили мы впустую. Под вечер мне одному удалось подшибить косого. И захотелось поделиться добычей с соседом Шолоховым, чтобы вытянуть его на охоту на следующий выходной. Зашел я во двор в темноте. Собака-овчарка с цепи уже была спущена. Но, зная меня, даже не залаяла. Входная дверь была закрыта. В окнах дома темно. Бывало, Шолохов рано ложился спать, чтобы встать с петухами. Не захотел я нести назад зайца и прикрепил к термометру на окне.

Утром звонок.

– Здорово, сосед. Как дела? Что нового? Чем занимался вечером? – расспрашивал Михаил Александрович. – А у меня чудеса. Косые стали приходить в гости. Один на термометр забрался.

– Может, хотят напомнить, что идет сезон охоты, – говорю.

А Шолохов мне:

– Да, засиделся я. Но ты не знаешь, как мог забраться косой, если Барс спущен и не лаял? Значит, кто-то из близких подстроил.

– Узнаю – скажу, – пообещал я.

Через несколько дней иду на работу. Смотрю, на калитке висит полу ободранная, шелудивая лиса. Снимаю ее и чувствую, что наблюдает за мной со второго этажа мой сосед Шолохов.

– Ну что, приобрел воротник для своей тещи? – смеясь глазами, назавтра спросил Михаил Александрович.

– А котлеты заячьи были вкусные? – спросил я в свою очередь.

Оба рассмеялись.

– Не обижайся за лису, – сказал Шолохов. – Какая попалась, такую и приволок…

А немного погодя получил я урок. Ждали гостей из Польши. Шолохов хотел угостить их традиционной донской ухой и попросил поймать немного стерляди. Я передал эту просьбу рыбакам.

Вечером рыбаки принесли сетку рыбы ко мне в кабинет.

– Вы что?

– Принесли мы эту стерлядку, грец бы ее побрал, – рассказали они, – к Михайле Александровичу. Он спрашивает: «Где ловили – в Дону? Тогда отнесите ее Петру Ивановичу, пусть он сам из нее уху сварит».

Не поняв в чем дело, я позвонил Шолохову и услышал:

– А ты под жабры смотрел?

– Нет. А что?

– Стерлядь в Дону поражена речными глистами. Надо было на Хопре ловить.

– Откуда же я знал?

– Ты секретарь райкома. Хозяином должен быть, знать все, что на земле и на воде делается!