Диета старика - Павел Пепперштейн

- Вот, Машенька. Это так… купил в городе. Извини, если тебе не понравится.

- Ну как же не понравится! Что ты! Какая прелесть! - Марья Никитишна раскраснеется от удовольствия, и оба будут есть грибной суп, закусывая мягким белым хлебом.

А теперь грибы, ловко срезаемые, сыплются на газету, постеленную внутри корзинки, на эту мятую, уже чуть пожелтевшую газету. Вот уже неделя прошла, как эту газету купил в киоске Дмитрий Иваныч, принес домой. Там в основном интересовала его телевизионная программа - он любит вечером посмотреть телевизор. "Все равно, - говорит он, - вечером уже не поработаешь. Вечером человек уже устал, вечером человек уже не тот". И он сидит в мягком кресле, смотрит телевизор, гладит кошку, притаившуюся клубочком у него на коленях.

Потихоньку он засыпает. Все же Дмитрий Иваныч уже не молод, хотя и бодр, и полон сил.

Да, плоды тенистых чащ, сыроватые, плотные, тяжеловатые, падают и падают на дно корзинки, на газету. Вот уже почти и не видно этой помятой, старой газеты, и не видно на ней небольшого, заключенного в черную рамочку, некролога. Такого-то числа, солнечного месяца апреля, скончался Александр Прокофьевич Мальцев. Да, Марья Никитишна не прочла этого некролога, не заметила его, а если бы прочла она, если бы только прочла, то, может быть, слезы показались бы на ее глазах, она вспомнила бы Александра Прокофьевича, которого она знала так давно, с юности, который, бывало, приходил к ним в гости, когда они еще жили под Загорском. Летом он приходил по дорожке, в белоснежном костюме, высокий, слегка сутулящийся, с большой белой головой, светловолосый. Он улыбался белозубой улыбкой, веснушчатое его скромное лицо озарялось радостью при виде Марьи Никитишны. Марья Никитишна встречала его приветливо. Родители Марьи Никитишны, которые тогда еще были живы, приветствовали Александра Прокофьевича, сидя в плетеных креслах на веранде.

Да что говорить, читатель нашего романа хорошо познакомился с Александром Прокофьевичем, и, может быть, он окажется более жалостлив, чем Марья Никитишна, и прольет несколько слез по поводу его трагической смерти. Александр Прокофьевич покончил с собой вскоре после того, как обнаружился обман Коростылева. Это было серым, теплым, влажным днем. Александр Прокофьевич возвращался с работы, он чувствовал себя совершенно одиноким, никому не нужным, потерянным и больным человеком.

Он сильно постарел за несколько последних лет, стал лысеть, чувствовал себя очень плохо, и в мире уже не оставалось для него ничего радостного, ничего, что бы удерживало его в этой жизни. Поскольку Александр Прокофьевич был инженером, то он тщательно продумал свое самоубийство. На протяжении четырех дней он выходил после работы, садился на лавочке в сквере и думал. После того как он принял свое решение, какое-то тихое, туманное спокойствие окутало его сердце, мучительная и тупая боль, которая грызла его душу все последнее время, покинула его.

Он спокойно смотрел на колышущуюся листву деревьев, на зацветающие кусты, на играющих детей, на воробьев и голубей. Он смотрел на все это отстраненным взглядом своих голубых глаз. Когда кто-нибудь спрашивал его "Сколько время?" или "Как пройти к автобусной остановке?", он отвечал со своей обычной вежливой и немного застенчивой улыбкой, потирал лоб - высокий, лысеющий лоб мыслящего, интеллигентного человека - и продолжал думать. В его голове роились и перемежались различные версии собственной смерти. Наконец, он, прочтя предварительно несколько медицинских и фармацевтических справочников, решил принять лекарство. Каким-то образом он достал это лекарство и принял его, и умер весьма немучительной и незаметной смертью.

Вместо предсмертной записки он оставил бумажку, на которой было написано такое как бы стихотворение, видимо; хотя Александр Прокофьевич и раньше писал стихи, в юности, например, он довольно много стихов написал и посвящал их Марье Никитишне, например, но это было стихотворение совсем не похожее на обычные стихи Александра Прокофьевича. Вот как оно звучало:

Я как-то вырос из могилы,Как елочка новогодняя.Всегда, зимой и летом, свежая,И шарики стеклянныеНа веточках блестели.И дети украшали меня,И зайчик пробегал,И день, и ночь сменялись.Но вот пришло время:Старик Морозов с топором,Холодный, словно туча,Приблизился по снегу, и следыКак будто длинной строчкой пробежались,Последней строчкой,Последней строчкою моихПоследней строчкой мыслейИ чувств моихДалеко пробежались.И холодом пахнуло на меня.Я был один в сиянье солнечного дня.Хрустели иглы,Бог смотрел в окно,Зажмурился,Ударился топор.И я обратноВ ласковую тень,ОбратноВ теплую могилуУхожу.

Ваш Саша

Вот что было написано на этом обычном листочке, выдернутом из тетрадки. Да, такая вот легкая смерть вследствие этого лекарства, это было, если так можно сказать в этом случае, если это не кощунство, так сказать, единственное удачное предприятие Александра Прокофьевича. Потому что в жизни, к сожалению, этот хороший, честный человек, человек доброго сердца и не лишенный способностей, был сопутствуем несчастьями. Все было как-то неудачно, все как-то блекло, все как-то не получалось, его почему-то никто не любил, все как-то плохо складывалось. Он, например, влюбился в Марью Никитишну, но без взаимности. Потом он женился… Но история его женитьбы известна нашему читателю. После того как его дочь Зоя утонула в Черном море, он вообще стал терять нить своей жизни.

Вскрывшийся обман Коростылева только подтвердил его намерения, только укрепил его в уже нараставшем в его сознании убеждении, что ему надо покончить счеты с жизнью. Так он и поступил.

А что же Коростылев? - спросит наш читатель. - Как сложилась его судьба? Что стало с этим противоречивым человеком, совмещавшим в себе черты гнусного и странного подлеца с прямодушием, веселостью, остроумием и излучающимся из него радужным обаянием, которое покорялс почти всех?

Да что Коростылев, он живет по-прежнему. Он развелся со своей четвертой женой, теперь он свободен от ее опеки, от ее бесконечных капризов и притязаний, он купил светлый бежевый костюм, летний. На лето он уезжает в Крым или в Палангу. Он любит посещать рестораны, он загорелый, высокий, тучный, красивый и уже немолодой человек. Недавно он приобрел первые очки в тонкой, золотой оправе - потому что дает себя знать возрастная дальнозоркость. О смерти Александра Прокофьевича он еще ничего не знает. Как мы уже сказали, это произошло только неделю с небольшим тому назад.

Коростылев сейчас находится в отпуске, в Крыму. Коростылев сейчас лежит на пляже, загорает, слушает поскрипывание песка, мурлыканье моря, свист воздуха, какие-то сонные, замирающие разговоры, какое-то листание, шелест, подпрыгивание резинового мячика. Он смежил веки, за веками у него горячий, розовый, расплывающийся туманчик. Он лежит на деревянном лежаке и думает:

"Ничего нет. Как хорошо. Нету ничего и - в то же время есть все. И все присутствует в этом мире всегда, никуда не исчезает, никогда не исчезает, и я, и ты, и мы с тобой, никуда не исчезнем. Ты, они, я, он, она - вместе целая страна… - начинает напевать он про себя советскую песню, машинально погружаясь в медитативный покой своей души, - …вместе целая страна, вместе целая земля, вместе целая коробочка с дешевенькими драгоценностями, как у Ольги Ефимовны Горемыкиной…"

Ольгу Ефимовну Горемыкину наш читатель еще не знает. И не узнает, потому что ничего особенного в ней нет. Это такая молодая барышня, дочь писателя Горемыкина, за которой теперь ухаживает Коростылев. Его мысли недолго задерживаются на Ольге Ефимовне, они уплывают, как летние облака в знойном небе, они куда-то текут… Он думает: "Бессмертный этнос баюкает нас в себе, как новопроявленное бытие непроявленного Абсолюта". В этой фразе, если не считать слова "баюкает", его сознание уже совершенно не участвует.

Все остальные слова он, сам того не зная, телепатическим способом заимствовал из мысленного потока лежащего на соседнем лежаке человека. Мысли промелькивают, промелькивают в сознании Коростылева, исчезают, он их не останавливает. Не замечает даже собственных мыслей. А вечером он идет в ресторан, с двумя барышнями, с каким-то малознакомым пожилым летчиком. Они сидят, смотрят на море, по которому пролегла лунная дорожка, пьют винцо - посредственное, молдавское, едят какую-то еду. Коростылев чешет шею под воротничком летней рубашки. Он теперь думает о своей работе, поскольку он и здесь работает - он очень работящий, пишет статью для журнала. Но он умеет и работать и отдыхать, он умеет отключаться от работы и включаться в нее.