Одноглазый дом - Женя Юркина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Малец уверяет, что его похитили из Общины, – доложил следящий, держа его за шиворот.
– И собирались утопить, – добавил мальчишка. Голосок у него был писклявый, дрожащий, жалобный.
– Гнусная ложь! – Дес и здесь не упустил возможности вступить в спор.
Командир Тодд проигнорировал его слова. Он был занят тем, что разглядывал мальчишку и растерянно чесал затылок, пока не подошел домограф. Не тратя время на пустые приветствия, Рин выпалил:
– Это опасный преступник. И сейчас вы не помогаете, а лишь тянете время.
– Ребенок? – изогнув бровь, переспросил Тодд, будто считал Рина сумасшедшим. Очередная уловка Элберта сработала. – Господин домограф, вы в своем уме?
– Более чем, – сквозь зубы процедил он, сверля взглядом командира. – Позвольте мне доказать, что я прав.
Тодд не смог скрыть любопытства и с кривой ухмылкой сказал:
– Действуйте.
Домограф согласно кивнул и направился к мальчишке. Тот истошно завопил, попытался вырваться, но его быстро приструнили, схватив за руки. Флориана знала, что следящие держали крепко и грубо, как можно больнее. Боль, считали они, усмиряет. Их лица оставались непроницаемыми и бесстрастными, даже когда Рин обратился к одному из служивых:
– Одолжите нож.
Тодд был вынужден вмешаться:
– В чем дело, Эверрайн?
В его голосе явственно проступила тревога, а на скулах вздулись желваки. Так же, как остальные, Флори стояла, пораженная происходящим, и недоумевала, что задумал Рин. Каким образом нож мог помочь ему в доказательстве, что пойманный мальчишка – на самом деле опальный лютен и преступник?
– Хочу показать, какие секреты скрывает этот проходимец, – ответил Рин. Его благородное спокойствие внушало доверие.
Командир подал знак одному из служивых, чтобы тот выполнил странную просьбу домографа. Когда нож оказался в руках Рина, мальчишка разразился истерическими рыданиями, стал брыкаться и даже попытался укусить следящего. Остатки сочувствия, которые сдерживали жестокость, исчезли, едва им оказали сопротивление, – и в тот же миг следящие превратились в цепных псов. Они повалили ребенка и придавили к земле, полностью обездвижив.
Домограф склонился над распластанным телом и, взмахнув ножом, распорол его рубаху. Его никто не остановил, хотя немой вопрос повис в воздухе.
– Посветите сюда! – скомандовал Рин, и луч прожектора послушно переместился на мальчишку.
Его худой торс вздымался от истеричного дыхания, а в самом центре груди, там, где сходились ребра, на коже отчетливо проступал шрам, по очертаниям напоминающий ключ. Домограф отклонился, позволяя всем увидеть доказательство, что пойманный оказался лютеном.
– Оключенный.
– Объясните, Эверрайн. Я ничего не понимаю. – Судя по раздраженному тону и хмурому лицу, командир Тодд уже был не рад тому, что доверил домографу холодное оружие.
– Перед вами предатель, вор и убийца, – представил Рин и с ухмылкой добавил: – На случай, если вы давно мечтали арестовать кого-нибудь из лютенов.
Дарт, стоящий поодаль, не сдержал нервного смешка. Он лучше других знал, как избирательны и хватки следящие: прицепятся – не оторвать. Сколько раз Дарта пытались засадить за решетку из-за того, что Элберт подставлял его. К таким, как они, стражи правопорядка питали особую любовь: люди без прав и свобод, без имени, семьи и всякой защиты. Арестованный лютен считался ценным трофеем – легкой и редкой добычей. И если раньше Флори только догадывалась об этом, то сейчас убедилась, наблюдая, как на лице командира нарисовалась кривая усмешка, полная надменности и жестокого предвкушения.
– Значит, один из ваших? Дезертир? – одобрительно хмыкнул Тодд. – Вот оно что.
– А вы не знали, кого ловили? – Рин многозначительно повел бровью. Флориана впервые видела человека, позволяющего себе так смело общаться со следящими.
– Меня попросили о защите, а не о поимке преступника. – Тодд бросил беглый взгляд на Деса, проверяя, услышал ли он эти слова, понял ли их смысл. Дес выглядел таким изможденным, что не выражал никаких эмоций и, кажется, даже не следил за ходом беседы.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, Рин вернулся к оключенному, чтобы завершить начатое.
– Элберт из Дома иллюзий, вы лишены статуса лютена. Ваш безлюдь будет уничтожен, а вы предстанете перед судом как предатель. – Голос домографа был преисполнен строгости и властности. Так говорили сила, честь и справедливость, воплощением которых стал Рин.
– Да пошел ты! – бросил Эл в ответ и подкрепил слова смачным плевком в лицо.
Домограф опешил, разом растеряв свое благородное спокойствие. Скулы свело от злости, и на лице, подсвеченном прожектором, залегли мрачные тени. Над пирсом зависла напряженная тишина. Предупредительно щелкнул взведенный курок револьвера, однако Тодд не давал команды стрелять. Все ждали, что будет дальше. Возможно, кто-то рассчитывал увидеть домографа в гневе, но Флори верила в его железную выдержку, не раз испытанную ею самой.
Рин отстранился, затем медленно утерся рукавом, и когда казалось, что буря миновала, неожиданно набросился на обидчика: одной рукой схватил его за шею, а другой приставил нож к груди.
– Рин, не надо, – хрипло пробормотал Дарт, первым прочитав намерения домографа.
– Что он творит? – спросил кто-то из синих мундиров.
– Я действую по Протоколу. – Это был не ответ на вопрос, а скорее оправдание своему поступку.
Миг – и острие ножа вошло под кожу Элберта. Истошный вопль вырвался из его груди, будто один порез выпустил наружу всю боль и страдания, но рука Рина не дрогнула, очерчивая контур вокруг ключа.
Флори прижала сестру к себе, чтобы та не видела сцены, развернувшейся в ярком свете прожектора. Остальные с ужасом, изумлением и отвращением наблюдали за расправой над лютеном: как острием ножа Рин извлек из плоти ключ, будто косточку из фруктовой мякоти, и, воздев окровавленные руки над головой, продемонстрировал добытый трофей. Элберт остался лежать на земле, корчась и стеная от боли. Черты детского лица стремительно размывались, и сквозь маску притворщика начинал проступать его настоящий облик. Тело тоже менялось: плечи расширялись, кожа на них натягивалась и рвалась, из-за чего свежая рана увеличивалась и все больше кровоточила. Наконец перед ними предстал сам Элберт – с перекошенной гримасой, бугристой от ожога кожей и открытым в исступлении ртом.
Флори надеялась, что кто-нибудь вмешается и остановит кровавую расправу,
