Происхождение тебя. Как детство определяет всю дальнейшую жизнь - Ричи Поултон

когда участникам было три года, а также пять, семь, девять, одиннадцать, тринадцать и пятнадцать лет. Данные мы собирали различными способами: мы связывались с социальными службами и педиатрами; просили специально обученных людей беседовать с участниками и их родителями, наблюдать за взаимодействием матери и ребенка в исследовательском отделе; обращались к медсестрам, которые ходили по домам и записывали данные о состоянии ребенка; а также спрашивали учителей о поведении и успеваемости ребенка. Чтобы узнать, кто из родителей сидел в тюрьме, мы обращались к анкетам, которые они заполняли. Чтобы ретроспективно оценить, каким было детство тридцативосьмилетних участников, мы предложили им ту же анкету, что использовали в своей работе и наши предшественники из области медицины – Опросник детских травмирующих переживания (от англ. Childhood Trauma Questionnaire). Чтобы дополнить сведения из этой анкеты, мы попросили участников вспомнить, кто из домочадцев злоупотреблял психоактивными веществами, страдал психическими заболеваниями, сидел в тюрьме, подвергался насилию со стороны партнера; кроме того, мы выясняли, расставался ли участник с кем-то из родителей из-за смерти последнего, развода или переезда. Наконец, собрав данные с помощью двух подходов, мы передали программистам, как «неблагоприятный детский опыт» определяют Центры по контролю и профилактике заболеваний США. Затем на основе данных из нашей кладовой мы оценивали, присутствовал ли в детстве участника какой-либо из десяти видов неблагоприятного детского опыта, то есть пяти видов пагубных действий со стороны взрослых и пяти признаков неблагоприятной обстановки в семье. Таким образом, каждый участник получил проспективную оценку неблагоприятного детского опыта, по шкале от одного до десяти – наши предшественники из области медицины делали примерно так же. Важно отметить, что те, кто анализировал и заносил в программу собранные проспективно данные о неблагоприятном детском опыте участников, не знали, какими были воспоминания тридцативосьмилетних участников о детстве.

Теперь мы были готовы оценить, насколько похожим будет представление о детстве участников на основе данных, собранных проспективно и ретроспективно. Совпадала ли проспективная оценка детства участников с ретроспективной? До определенного момента да, однако в основном – нет. С одной стороны, разница не была вопиющей, однако с другой – не то чтобы показания участников особенно совпадали с нашими данными. По правде говоря, когда мы выделили шестьдесят участников, которые, согласно нашим данным, в детстве подвергались действию четырех и более видов неблагоприятного воздействия, оказалось, что более половины об этом даже не вспомнило. Не менее примечательно то, что десять из тех участников, что в детстве пережили четыре или более видов неблагоприятного опыта, вспоминали только один из них или и вовсе не вспоминали ни одного!

Однако на этом этапе исследования мы обнаружили не только «выборочное исключение» – в зрелости – воспоминаний о невзгодах, испытанных в детстве. Стоит сразу оговориться, что, используя термин «исключение», мы не подразумеваем, будто участник забыл о чем-то намеренно или сознательно; пока не будет доказано обратное, мы допускаем, что участники не могли вспомнить тех неблагоприятных обстоятельств, которые вытеснились из их памяти. Десять процентов участников, которые, согласно нашим данным, не столкнулись ни с одним из десяти видов неблагоприятного детского опыта, вспоминали, что сталкивались с тремя видами и более! Другими словами, участники как забывали о неблагоприятном детском опыте, так и додумывали его. Несмотря на то что разница между подходами очевидна, ошибочным будет полагать, что проспективная оценка безупречна. В данидинской кладовой данных могло вполне недоставать сведений о с первого взгляда незаметных невзгодах, с которыми сталкивались участники. Например, некоторые участники вспоминали, что в детстве подвергались сексуальному насилию, однако в нашей кладовой, по понятным причинам, записей об этом не было. Также важно понимать, что неблагоприятный опыт детства, даже выдуманный, может сказаться на жизни человека просто потому, что он искренне верит, будто его испытал.

Осознавая недостатки и проспективного подхода к исследованиям, мы решили копнуть глубже и изучить, насколько между собой согласуются данные о каждом из видов неблагоприятного детского опыта, а не о неблагоприятном детском опыте вообще. Что, если разница потому и возникла, что один неблагоприятный опыт запоминается проще другого? Оказалось, что так и есть. Например, воспоминания о смерти одного из родителей согласовались в ста процентах случаев, а об эмоциональном насилии – крайне редко. Это говорит о том, что и без того скромные совпадения в данных, которые мы обнаружили изначально, были завышены из-за такого обстоятельства, как гибель родителей. На самом деле, когда мы исключили это положение из оценки неблагоприятного детского опыта, уровень согласованности между ретроспективными и проспективными данными упал на 40 %! А ведь он и без того был невысоким. Другими словами, стоило нам присмотреться к данным о неблагоприятном детском опыте, как стало очевидно, что ретроспективная и проспективная оценка детского опыта согласуются еще меньше, чем выходило прежде. Таким образом, мы получили убедительные свидетельства в пользу того, что оценку опыта детства на основе воспоминаний взрослых участников медицинских исследований, посвященных связи между неблагоприятными обстоятельствами взросления и состоянием здоровья в зрелости, не стоит принимать за чистую монету.

Насколько точен проспективный и ретроспективный подход?

Хотя, безусловно, важно записать и тем самым закрепить истину о том, насколько недостоверны воспоминания людей о невзгодах, с которыми они столкнулись в детстве, важнее для науки то, насколько точно по неблагоприятному опыту детства (в первую очередь по данным, собранным с течением жизни человека) можно предсказывать дальнейшую жизнь людей. Если и по ретроспективной, и по проспективной оценке неблагоприятного детского опыта можно одинаково точно предсказать уровень благополучия в зрелости, то не так уж и страшно, что проспективная и ретроспективная оценки настолько не согласуются друг с другом.

Чтобы сравнить, насколько точно можно предсказать уровень благополучия тридцативосьмилетнего человека по ретроспективной и проспективной оценкам его детства, мы вывели четыре субъективных показателя здоровья (на основе того, что нам рассказали участники), и два объективных (на основе проведенных тестов и собранных биологических образцов). Первый субъективный показатель отражал то, как участники исследования оценивали свое общее физическое состояние здоровья по шкале от «отлично» до «плохо». Второй относился к когнитивным способностям: участники отвечали на девятнадцать вопросов о том, насколько им трудно выполнять повседневные задачи (не забывать о встречах; помнить, что нужно купить; не рассказывать одно и то же одному человеку). Для субъективной оценки психического здоровья участников мы обращались к беседам, в ходе которых проверялось, наблюдаются ли у участников те или иные проявления психических нарушений (депрессия, тревожность, антисоциальное поведение и психоз). Наконец, субъективная оценка социального здоровья была основана на анкете из двадцати восьми пунктов, в которой спрашивалось о том, насколько участник ладит с партнером, насколько открыто с ним общается,