Собрание сочинений. Том 7. Страница любви. Нана - Эмиль Золя

Мюффа не отрывал от нее глаз. Нана внушала ему страх. Газета выпала у него из рук. В эту минуту просветления он ненавидел себя. Нрав журналист: за три месяца Нана отравила ядом разложения жизнь графа; гнусность, о существовании которой он прежде и не подозревал, проникла теперь во все его поры. Он уже гнил на корню. На мгновение он ясно увидел проявление этого зла, увидел, как ядовитые его ферменты вносят распад. Сам он отравлен. Семья рушится. Какой-то камешек в фундаменте общества рассыпается в прах. Но он не мог отвести взгляда от Нана. Смотрел на нее пристально, пытаясь исполниться отвращением к ее наготе.

Нана теперь не шевелилась. Она переплела на затылке пальцы и, расставив локти, запрокинула голову. Он смотрел на нее снизу и видел в зеркале ее полузакрытые глаза, ее полуоткрытые губы, все ее лицо, расплывшееся в самовлюбленной улыбке; распустившиеся рыжие волосы покрывали спину, словно львиная грива. Он видел выпуклый, как щит, живот, крутые сильные бока, тугую грудь воительницы с крепкими мышцами под покровом атласной кожи. Изящная, чуть волнистая линия шла к локтю, спускалась к бедру и сбегала вниз к узкой ступне. Мюффа следил взглядом за этим нежным силуэтом, за этими струящимися очертаниями ослепительно белого тела, по которому пробегали золотистые блики, за милыми округлостями, на которые пламя свечей клало перламутровые отблески, Ему вспомнился прежний его ужас перед женщиной, перед этим апокалиптическим чудовищем похоти, от которого исходит звериный запах. Все тело Нана было покрыто рыжеватым пушком, кожа поэтому казалась бархатной, а в изгибе крупа, в мясистых ляжках, в глубоких складках, укрывавших своей волнующей тенью тайну пола, и впрямь было нечто звериное, что-то от породистой кобылицы. Это было драгоценное животное, действующее бессознательно, как сила природы, животное, одним уж своим запахом отравляющее все окрест. И Мюффа смотрел завороженный, одержимый страстью до такой степени, что, даже когда он закрыл глаза, чтобы не видеть, животное вновь предстало перед ним во мраке, стало исполинским, грозным и приняло бесстыдную позу. Он знал: теперь Нана вечно будет перед его глазами, она вошла в его плоть и кровь. Навсегда.

Но вдруг Нана сжалась комочком, как будто трепет неги пробежал по ее телу. Глаза влажно заблестели, она съежилась, словно хотела полнее ощутить самое себя. Затем разжала руки, уронила их, потом, мягко скользнув ладонями по плечам, нервно коснулась грудей, стиснула их руками. И, самовлюбленно млея, в какой-то истоме, пробиравшей ее до последней жилки, с кошачьей гибкостью потерлась правой щекой о правое плечо, затем левой щекой о левое. Жадный рот дышал жаром страстного желания. Она вытянула шею и приникла долгим поцелуем к своей руке возле подмышки, лукаво улыбаясь другой Нана, которая в зеркале тоже целовала себя.

У Мюффа вырвался долгий вздох. Эта игра с самой собой доводила его до исступления. Сразу, словно порывом урагана, смело все его покаянные мысли. Он бросился к Нана, грубо охватил ее и опрокинул на ковер.

— Пусти меня! — кричала она. — Пусти! Ты мне делаешь больно.

Он сознавал свое поражение; он знал, что она тупое, низменное, лживое существо, и все же хотел ее даже такою растленной.

— Ох! Вот уж глупости! — яростно восклицала она, когда Мюффа отпустил ее и она встала.

Но тут же Нана успокоилась: теперь он наверняка уйдет. Надев ночную рубашку, отделанную кружевами, она уселась на пол перед камином. Это было ее любимое место. Удобно устроившись, она снова принялась расспрашивать о статье Фошри. Граф отвечал уклончиво, желая избежать неприятной сцены. Впрочем, Нана заявила, что пусть Фошри убирается подальше! Потом замолкла и принялась ломать себе голову, придумывая, как бы выпроводить графа. Ей хотелось сделать это деликатно, по доброте душевной она не любила доставлять людям огорчение; когда же она вспомнила, что граф оказался еще и рогоносцем, то даже растрогалась.

— Слушай, — сказала она наконец, — так, значит, ты ждешь жену завтра утром?

Мюффа с сонным видом полулежал в кресле, чувствуя вялость во всем теле. Он ответил кивком. Нана серьезно смотрела на него; видно было, что она решает в голове какую-то трудную задачу. Подвернув под себя одну ногу, она держала босую ступню в руках и машинально ее теребила, отчего еле заметно колыхались кружева сорочки.

— А ты давно женат? — спросила она.

— Девятнадцать лет, — ответил граф.

— Вон как!.. А жена ничего? Приятная? Дружно живете?

Он молчал. Потом смущенно проговорил:

— Ты же знаешь, я просил тебя никогда не говорить о таких вещах.

— Не говорить! Еще что? А почему? — крикнула она, вдруг рассердившись. — Нельзя и спросить про его жену! Что ее убудет, что ли, если я про нее поговорю. Все женщины, милый мой, одним миром мазаны…

И вдруг спохватилась, опасаясь сказать лишнее. При этом она так умилилась своей доброте, что взглянула на графа почти снисходительно. Бедняга, надо его пощадить. Тут ей пришла веселая мысль, и она, улыбаясь, уставилась на графа.

— Слушай, — продолжала она, — я тебе не говорила, какие сплетни Фошри распускает про тебя? Вот гадюка! Мне-то что на него сердиться, раз он про меня написал неплохо. Но как хочешь, а он настоящая гадюка!

И, рассмеявшись, она выпустила из рук ногу, ползком подобралась к графу и, прижавшись грудью к его коленям, вскинула на него глаза.

— Представь, он клянется и божится, что ты еще невинный был, когда женился… Ну, скажи, неужели невинный был? Неужели правда?

Она впилась в него взглядом, подняв руки, ухватила его за плечи, трясла, требуя признания.

— Ну, конечно, — ответил он наконец строгим тоном.

Тогда она снова повалилась на пол у его ног и, заливаясь хохотом, лепетала, награждая его шлепками:

— Вот так штука! Ну и умора! Да ты просто чудо! Но послушай, бедный песик, ты, верно, был дурак дураком! Ведь это смехота, когда мужчина ничего не умеет! Право, хотела бы я тогда на вас посмотреть!.. Как же у вас обошлось? Хорошо? Ну, расскажи хоть немножко… Расскажи, пожалуйста!

Она засыпала его вопросами, требовала рассказать все, во всех подробностях. И при этом так заразительно хохотала, так корчилась от смеха, так заливалась, так мило при этом задиралась ее рубашка, а по коже пробегали золотые отблески огня, что граф не мог устоять и слово за словом рассказал ей о своей брачной ночи. Он уже не испытывал никакой неловкости. Ему даже самому было забавно описывать, как он «просветился», если говорить по-приличному. Правда, из стыдливости он старался выбирать слова. Нана разошлась и стала расспрашивать о графине. Мюффа сообщил, что она прекрасно сложена, но холодна как лед, и даже имел подлость добавить:

— Не беспокойся, тебе ревновать к ней нечего!

Нана перестала смеяться. Она села на прежнее место, повернувшись спиной к огню, и, подхватив руками коленки, уткнулась в них подбородком. Подумав, она серьезным тоном заявила:

— Мой милый, плохо дело, когда муж оказывается простофилей в первую ночь.

— Почему? — удивленно спросил граф.

— Да уж потому, — назидательно протянула Нана.

И начала поучать его, важно кивая головой. Потом удостоила выразить свое мнение яснее.

— Я-то ведь знаю, как все происходит… Ну так вот, милый мой, женщины простофиль не любят. Они, конечно, ничего не говорят, им стыдно сказать, сам понимаешь. Но, будь уверен, думают они об этом частенько. И рано или поздно, муж и знать ничего не знает, а уж она на стороне устроилась. Вот оно как, душенька.

Граф, видимо, не понял. Тогда она уточнила. Говорила Нана то по-матерински заботливо, то по-приятельски, от доброго сердца. С тех пор как она узнала, что Мюффа рогоносец, тайна ее тяготила, ей безумно хотелось с ним об этом поговорить.

— Боже мой! Что же это я лезу не в свое дело!.. Но я потому говорю, что хочется, чтобы все были счастливы… Мы ведь по душам говорим, верно? Можешь ты мне ответить откровенно?..

И, не договорив, переменила положение, — ей стало жарко у камина.

— Ох! Здорово жжет! Спина чуть не сгорела… Погоди, сейчас погрею живот. Очень полезно от всяких болей!

И, повернувшись грудью к огню, подвернув под себя ноги, спросила:

— Слушай, ты с женой больше не спишь?

— Нет, что ты! Клянусь тебе! — ответил Мюффа, боясь сцены ревности.

— И ты считаешь, что она ледышка?

Он утвердительно кивнул головой.

— И поэтому ты и любишь меня? Верно? Да отвечай, не бойся. Я не рассержусь.

Мюффа опять кивнул.

— Отлично! — сказала Нана. — Я так и думала. Эх, бедный ты песик!.. Знаешь мою тетку Лера? Вот когда она придет, попроси ее рассказать про зеленщика, который живет напротив… Представь себе, этот самый зеленщик… Ох, черт, до чего жжет! Сейчас повернусь… Поджарю левый бочок.

Она подставила бок волне тепла, и вдруг ей пришла забавная мысль, она принялась вышучивать себя, как добродушное животное, радуясь своему цветущему упитанному телу, такому розовому в отсветах огня.