Две стороны Луны. Космическая гонка времен холодной войны - Алексей Архипович Леонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы начали обсуждать космонавтику, по речам Дэвида я заключил, что для него корабль «Аполлон» гораздо лучше «Союза». Я же указал на некоторые особенности «Аполлона», которые считал не очень удачными.
Вечер приближался к ночи, и мы начали понимать: между нами больше общего, чем различного. Мы оба действовали как профессионалы, старающиеся решить проблемы, которые многие даже не понимают. В первую, самую главную очередь мы были пилотами. Тренировались мы почти одинаково и даже летали на похожих самолетах. Но, хотя я пробыл в рядах космонавтов дольше, Дэвид уже добился той цели, к которой я так долго стремился: он совершил посадку на Луну.
Мы не торопясь начали обсуждать взаимные достоинства «Союза» и «Аполлона». Главные их бортовые системы имели довольно-таки много общего. Мы согласились, что если бы объединить самые лучшие качества обоих типов космических кораблей, то получившийся аппарат стал бы выдающимся (в конце концов, много лет спустя, именно этого наши страны достигли при строительстве Международной космической станции).
В конце вечера мы уже порядком расслабились. Несмотря на все суровые слова, которыми мы обменялись, в ту ночь мы впервые почувствовали ростки будущего братства, которому предстояло цвести. Перед расставанием я подарил Дэвиду изумрудно-зеленую керамическую пивную кружку, написав на ее дне свое имя.
– Мы выпьем из этой кружки, – сказал я, – когда совместный полет будет позади.
– Знаешь, я просто хочу, чтобы он прошел так хорошо, как только возможно, – сказал Дэвид на пороге. – Я не хотел задеть или обидеть тебя.
– Знаю, – ответил я. – Мы разные, и системы у нас тоже очень разные.
– Спасибо за понимание, – сказал Дэвид.
Мы расстались очень тепло, обнявшись и похлопав друг друга по спине.
Дэвид Скотт
Первое мое впечатление от Москвы: какой же город чистый! Очень тихий и унылый, но чистый. В аэропорту нас встретили на старом автобусе, усеянном заклепками. Пока мы ехали к центру города, я поражался, как же мало народу на улицах; машин я тоже особо не наблюдал. Автобус въехал на Красную площадь, и я окинул взглядом очертания кремлевской стены с похожими на ласточкины хвосты зубцами, с золотыми куполами и многочисленными башнями. Над одной из башен на самой верхушке флагштока развевался советский флаг.
Наш отель находился прямо напротив Кремля. Он представлял собой поистине громадное монолитное сооружение, назывался «Россия» и стал для нас домом на три недели нашего пребывания в Стране Советов. Было сложно не нервничать при виде сгорбленных бабушек-вахтерш, восседавших в центре коридора на каждом этаже. Они занимались тем, что регистрировали нас, когда мы уходили утром и когда возвращались вечером.
Говорили, что в соседних с нашими комнатах были посты прослушки. Мы предполагали, что где-то у нас непременно установлены «жучки». Повсюду стояла атмосфера секретности, подглядывания и подслушивания. Я старался не заострять на этом внимание. Мы были на дипломатическом задании. Но острое ощущение того, что мы попали в потаенный и живущий скрытой жизнью мир, нас не покидало.
Каждое утро в будни за нами заезжал все тот же автобус с заклепками и увозил в холодное и стерильное деловое здание на окраине Москвы. Там проводилась целая серия встреч, посвященных синхронизации наших космических систем в рамках проекта. Все следовало обговорить и найти точку согласия во всем – от системы навигации, которую будем использовать, до электрических систем. Особо обсуждали новый стыковочный механизм, который создавался специально для предстоящего полета.
В мои обязанности входила координация совещаний. В конце каждого дня я обсуждал с профессором Бушуевым, к чему мы пришли и что решили, и отсылал доклад о работе Гленну Ланни в Хьюстон. Иногда разговоры принимали тяжелый оборот. Наши системы очень отличались. Бушуев был человеком хорошим, но в то же время непростым.
Все наши дискуссии помогали вести переводчики. При мне работал Алекс Татищев, чудесный пожилой белоэмигрант, который стал для меня хорошим другом и «советником по русской культуре». Я очень привязался к нему и прислушивался ко всем его советам.
Несмотря на некоторую оттепель в отношениях между странами, тогда еще сохранялась заметная напряженность. Мы честно и полностью делились подробностями устройства своих систем, и, полагаю, наши советские визави делали то же самое. Но все равно обе стороны все еще находились в плену глубоко укоренившейся подозрительности.
Однако по выходным нам удавалось немного расслабиться. Нас вывозили из Москвы на экскурсии. Первая наша поездка состоялась в Калугу, город к юго-западу от столицы, где когда-то жил Константин Циолковский, отец русского ракетостроения. Это была чудесная загородная прогулка, хотя началась она с неожиданных затруднений.
В то раннее утро нас забрали из отеля и сказали, что позавтракаем мы по дороге. Не знаю, что я себе представлял, возможно, остановку в каком-нибудь ресторанчике. Но примерно через час пути автобус вдруг съехал на обочину. Нас вывели наружу и провели на небольшую полянку в лесу.
– Вот здесь мы будем завтракать! – радостно объявил один из русских. Сказав это, он принялся расстилать на земле газету, на которой разложил сырую осетрину, а рядом поставил бутылку водки и бумажные стаканчики. Это угощение очень отличалось от привычного нам омлета с беконом, и желудок принимал его с трудом. Накануне мы довольно поздно легли спать, но пришлось взять себя в руки и пить водку из протекающих стаканчиков. Потом нас пригласили сыграть в футбол – русская команда против американской.
После импровизированного матча нас загнали обратно в автобус, и мы поехали дальше. Вокруг расстилались прекрасные пейзажи. Мы неслись мимо березовых перелесков и полей, в которых сельскохозяйственные работники вручную забрасывали сено на телеги.
В тот день я сидел в автобусе рядом с Алексеем Леоновым. Думаю, поскольку в делегации лишь мы двое были космическими путешественниками, нас тянуло друг к другу. Разумеется, я знал, кто он такой. Я уже встречался с бывшим командиром Леонова, Павлом Беляевым, на Парижском авиашоу в 1967 году и знал, что именно Леонов стал первым человеком, вышедшим в открытый космос. Но кроме этого я мало что знал. Русские не публиковали подробных биографий космонавтов для мировой прессы. Мне очень понравилось остроумие и веселье Алексея. Я решил, что он отличный парень, очень дружелюбный и приятный.
Он неплохо говорил по-английски и начал рассказывать мне о тех местах, по которым мы ехали. Чуть погодя он вдруг спросил меня, не против ли я политического анекдота.
– Нет, – ответил я, слегка удивившись. – С удовольствием послушаю.
– Смотрите, сейчас мы
