История моей жизни - Александр Редигер

В мае я переехал в Царское и до осени не видал А. М. Куропаткину, тоже переехавшую на свою дачу в Териоках. Летом я как-то узнал, что она серьезно больна. Встретив Вернандера, я его спросил про здоровье А. М.; он мне сказал, что тоже слышал про ее болезнь, это, кажется, сказалась болезнь сердца, но он ничего достоверного не знает, так как у нее не бывал. Я не был настолько наивен, чтобы расспрашивать его, почему он прежде так часто навещал ее, а теперь вовсе не бывает? Постороннее любопытство не должно касаться столь деликатных вопросов!

Осенью я был у А. М. на ее новой квартире, застал там визитировавших дам и не получил приглашения бывать; приезжал еще раз и не был принят. Больше я А. М. Куропаткиной не видал. О ней я тоже сохранил хорошее воспоминание. Она была резка, очень нервна, но хороший и надежный человек. О семейной жизни Куропаткиных я ничего не знаю, видимые посторонним отношения супругов были дружеские и только. Он всегда говорил о ней хорошо и тепло, а что она была его верным другом было видно по всему: А. М. была в курсе всех вопросов, которые касались судьбы мужа, и иногда вела с его подчиненными те разговоры, которые он сам находил для себя неудобными или щекотливыми, например, описанное выше объяснение со мною относительно письма Ванновского о пенсии полковнику Лилье. Помню еще и такую сцену. В одну из сред, когда было мало народу, она за ужином о чем-то горячо говорила вполголоса своему большому приятелю Соллогубу, а затем, вскочив с места, обошла стол и села около меня, видимо, не только взволнованная, но вне себя. Я спросил, в чем дело? Оказалось, что она выговаривала Соллогубу, что тот не дает Куропаткину сведении о происходившей в то время бурской воине{88}, которой все, начиная с государя, тогда крайне интересовались.

Соллогуб, управляя делами Военно-ученого комитета, имел в своем распоряжении наших военных агентов за границей, в том числе и специального в Южной Африке, и доставлял только запоздалые сведения, тогда как великий князь Александр Михайлович, не имея агентуры, доставлял государю новейшие данные и карты театра войны; все это плохо характеризовало нашу военную агентуру и было неприятно Куропаткину, но Соллогуб оставался к такому состоянию дел совершенно равнодушным*.

А. М. Куропаткина сначала бывала в свете и даже при Дворе, но затем замкнулась в своем доме; как умная женщина, она почувствовала, что так будет лучше.

В Канцелярии, вскоре по отъезду Куропаткина, произошли крупные перемены. Еще с пути на восток он телеграфировал Забелину, предлагая ему должность начальника военных сообщений армии; Забелин был очень рад предложению, и я его не отговаривал. Надо было найти ему временного заместителя. Я остановил свой выбор на Гулевиче. В обыкновенное время отсутствующего начальника заменял один из заведующих отделами Канцелярии, но теперь предвиделось долгое отсутствие Забелина и форсированная работа по-военному, а потому надо было назначить особое лицо. Я уже думал о том, кем заменить Забелина в случае его ухода и колебался между Гулевичем и Даниловым, считая первого более основательным, а второго более талантливым; теперь Данилов уже уехал в армию и надо было назначать Гулевича. Мне пришлось очень оригинально объявить ему об этом.

О предложении, только что полученном Забелиным, я узнал в воскресенье 7 марта, вечером. Утром в понедельник никто в Канцелярии о нем еще не знал; в этот день, в одиннадцать часов, мне должны были явиться два офицера, окончившие курсы Академии Генерального штаба по второму разряду и рекомендованные мне генералом Скалоном для службы в Канцелярии. Как всегда, ровно в одиннадцать, я открыл задвижку на двери в приемную и позвонил дежурному писарю; вслед за ним вошел Гулевич по какому-то спешному делу. Доложив его, он мне сообщил об ожидающих в приемной двух молодых офицерах; я сказал, что беру их в Канцелярию, он спросил, куда я их назначу? Я ответил, что одного - в хозяйственный, а другого - в законодательный отдел. Гулевич удивился, он сам был в законодательном, и сказал мне, что они ведь там справляются, тогда как другие отделы ослаблены выделением своих чинов в армию. Я ему сказал, что и законодательный будет нуждаться в подкреплении ввиду его ухода из него. "Моего ухода?" "Да, Забелин едет в армию, и Вы будете исполнять его должность". Гулевич, очевидно, был очень рад такому выдвижению, он целый год отлично исправлял должность помощника и, вообще, в строгих руках был отличным работником.

Приказ о назначении Забелина состоялся 15 марта, а 9 апреля он выехал в армию*. Состав Канцелярии все более ослаблялся, но на ответственных должностях были хорошие, молодые силы, в помощь которым было взято лишь несколько новых людей.

В марте месяце в Петербурге появился командир 10-го армейского корпуса, генерал Случевский (бывший сапер), которого я знал еще по Красному Селу. Его корпусу предстояло ехать на Дальний Восток, но он приехал в Петербург, где стал хлопотать о снабжении армии всякого рода инженерными средствами. Заходил он и ко мне чуть не десяток раз и рассказывал о нашей отсталости в инженерном снабжении армии, хоть я тут ничем помочь не мог; от него самого знаю, что он по этим вопросам подавал записки государю через генерал-адъютанта Гессе. У меня сложилось такое впечатление, что ему. очень не хотелось идти на войну во главе корпуса и он мечтал обратить внимание на свои технические знания, дабы его оставили в Петербурге или послали в армию не на командную, а на техническую должность. Если он действительно добивался этого, то потерпел неудачу - ему пришлось вести свой корпус на войну; он, однако, оказался правым, не желая командовать им в походе: Куропаткин, несмотря на свою крайнюю снисходительность, вскоре должен был отнять у него корпус; точной причины я не знаю, но говорили, что за личную трусость.

Один из новых членов Военного совета. Гребенщиков, бывший комендант Ковенской крепости, был назначен председателем вновь учрежденного Главного крепостного комитета{89} и просил меня рекомендовать ему кого-либо на должность управляющего делами Комитета; я ему указал на Поливанова, который уже пять лет стоял у тихой пристани редакции "Русского Инвалида" вне течения воды и служебного движения. Поливанов был очень рад этому назначению, но вскоре стал мне жаловаться, что с Гребенщиковым не сладить - ему ничего нельзя доложить, так как тот сам все время говорит. Я дал совет: иметь терпение и выслушать сначала болтовню, а уже затем начинать докладывать. Поливанов последовал совету и потом говорил мне, что действительно, при этом условии доклады проходили быстро и гладко. Поливанов недолго пробыл на этом месте и уже в 1905 году был назначен генерал-квартирмейстером Главного штаба.