История моей жизни - Александр Редигер

В тот же день после Сахарова государю представлялся Драгомиров; он горячо говорил государю о необходимости выделить немедленно Главный штаб (с Сахаровым во главе), причем в министры рекомендовал, кажется, Бобрикова (из Финляндии) и меня. Государь ему не возражал и Драгомирову показалось, что вполне его убедил; поэтому он из Зимнего дворца проехал к Сахарову, чтобы ориентировать его. Каково же было-его удивление, когда Сахаров ему сообщил, что только что назначен министром! Драгомиров, чувствуя себя одураченным, только развел руками и сказал: "Какой византиец!"{87}.

Через несколько дней после назначения Сахарова я получил от Куропаткина шифрованную телеграмму с вопросом, в качестве кого Сахаров назначен министром или управляющим? Я ему тотчас ответил шифром же. Назначение министром означало назначение окончательное. Для всякого служащего интересно, кто будет его преемником и продолжателем его деятельности; но в данном случае вопрос о преемнике имел для Куропаткина и большое практическое значение: не только от распорядительности, но и от доброжелательности министра зависело отношение Министерства к требованиям Куропаткина, то или иное освещение как их, так и всех распоряжений самого Куропаткина. Его отношения с Сахаровым были испорчены, он уже на него не полагался и, по-видимому, делал все от него зависящее, чтобы министром был Лобко или кто-либо другой; назначение именно Сахарова было для него большой неприятностью.

Это назначение, вероятно, оказало и свою долю влияния на выбор Куропаткиным начальника своего штаба. Довольно-таки странно было то, что он, набирая персонал полевого управления, не решил еще вопроса о ближайшем своем сотруднике. В вечер 21 января, когда он мне сообщил, что будет командовать армией, то поинтересовался, кого бы я рекомендовал ему в начальники штаба? Я ему назвал Михневича, как хорошего работника и ввиду того, что ему ведь в лице начальника штаба нужен только надежный исполнитель; но он Михневича не одобрил, сказав, что начальник штаба должен быть в состоянии и поддержать, и подбодрить в трудную минуту.

Временно должность начальника штаба армии исправлял генерал Холщевников, который служил под начальством Куропаткина, когда тот был начальником Закаспийской области, так что Куропаткин его хорошо знал, но видимо не имел в виду сохранить его при себе в этой должности. Уже в Петербурге шли разговоры о назначении на это место Владимира Сахарова, младшего брата министра, но последний сам признавал его неподходящим. Еще с дороги Куропаткин требовал себе разных лиц (например, Забелина) на должность в полевом управлении, но все не решал вопроса о начальнике штаба, и только в начале апреля Владимир Сахаров был назначен на эту должность. Может быть Куропаткин рассчитывал облегчить сношения с его братом? Во всяком случае, Владимир Сахаров не был таким твердым человеком, какого Куропаткин желал иметь около себя в трудную минуту.

После отъезда Куропаткина из Петербурга я по-прежнему бывал по средам у А. М. Куропаткиной, где собирались прежние посетители, не исключая и Сахарова. Первоначально, когда предполагалось, что Куропаткин сохранит звание министра, тот выговорил себе, что квартира останется за его семьей; когда же он отказался от звания министра, ему пришлось отказаться и от квартиры, и он тогда испросил, чтобы для его семьи была нанята квартира с обстановкой, освещением, отоплением и проч. Приискание такой квартиры было делом инженерного ведомства. В одну из сред я узнал, что предполагается нанять квартиру за плату в 12 000 рублей в год (без обстановки). Я убеждал А. М. не брать такой большой квартиры, так как она ведь приемов не будет делать, а, кроме того, это вызовет массу нареканий и повредит ее мужу; она не сдавалась на мои доводы и, в конце концов, обратила все в шутку, сказав всем собравшимся: "Вы слышите, А. Ф. хочет, чтобы я переехала в подвал этого дома!"

Через несколько дней я получил от Куропаткина длинную телеграмму, в которой он просил моего содействия к тому, чтобы семья его получила хорошую квартиру и не страдала из-за того, что он ушел на воину; квартиру он желал бы такую, какую имел еще в Асхабаде, а в Петербурге такая квартира должна стоить не менее 12 000 без обстановки. Я не был и не желал быть причастным к найму квартиры, а потому эту телеграмму представил Сахарову. В скором времени я получил извещение для отпуска денег, что в доме Лидваль (Каменноостровский проспект, 1) наняты две квартиры (соединенные в одну) на три года, по 12 000 рублей в год. Обстановку оставила какая-то фирма за плату, в первый год 6000, а в следующие года меньше; затем шли суммы на электричество и проч., а в общем за три года получался расход, помнится, в 58 000 рублей!!

На второй день Пасхи, 29 марта, меня позвали вечером к А. М. Куропаткиной по экстренному делу. Оказалось, что к ней приехал старый знакомый Куропаткиных, командир 19-го армейского корпуса генерал Топорнин; его, как артиллериста, назначили в Варшаве председателем комиссии по испытанию патронов к вновь вводившимся скорострельным пушкам; он ей привез свое письмо на имя Куропаткина, в котором сообщал, что трубки, хранившиеся негерметически, как дистанционные уже никуда не годились. Между тем, вся артиллерия на Дальнем Востоке вооружилась новыми орудиями и снарядами с трубками этого типа. Александра Михайловна просила меня телеграфировать ее мужу о заявлении Топорнина, но больше его никому не выдавать. В тот же вечер я послал Куропаткину шифрованную телеграмму и написал обо всем Сахарову. Затем я в Главном артиллерийском управлении справлялся по этому вопросу. Оказалось, что трубки действительно боятся сырости, поэтому они не могут долго храниться без пластыря, которым снабжаются на заводе; это всем известно и беспокойства не вызывает. Топорнин стрелял трубками, пробывшими без пластыря всю зиму; боевое испытание трубки выдержали отлично. Вся напрасная тревога была вызвана незнанием Топорниным своего дела; в некрасивом виде его выставляло то, что открыв (по его убеждению) столь опасный изъян в нашем вооружении, он боялся открыто заявить об этом по начальству И то и другое я имел в виду впоследствии при оценке пригодности Топорнина к службе.

В мае я переехал в Царское и до осени не видал А. М. Куропаткину, тоже переехавшую на свою дачу в Териоках. Летом я как-то узнал, что она серьезно больна. Встретив Вернандера, я его спросил про здоровье А. М.; он мне сказал, что тоже слышал про ее болезнь, это, кажется, сказалась болезнь сердца, но он ничего достоверного не знает, так как у нее не бывал. Я не был настолько наивен, чтобы расспрашивать его, почему он прежде так часто навещал ее, а теперь вовсе не бывает? Постороннее любопытство не должно касаться столь деликатных вопросов!