Сентябрь - Розамунда Пилчер

Арчи положил письмо и невидящими глазами уперся поверх очков в стену. Удивительно то, что он и вправду знает, какой текст имела в виду Пандора. Знает, потому что сам читал его вслух на панихиде по отцу. (Но Пандоре это не могло быть известно, ее тогда здесь не было.) Больше того, чтобы ни слова не перепутать от волнения во время службы, он тогда заранее несколько раз прочитал весь текст с начала и до конца и помнит его наизусть.

«Смерть не имеет значения. Она не считается. Я просто выхожу в другую комнату. Ничего не случилось. Все остается совершенно так же, как было. Я — это я. Вы — это вы, и прежняя наша совместная жизнь, полная нежности, никуда не делась, ничуть не изменилась. Кем мы были друг для друга, тем и будем. Зовите меня моим прежним привычным именем, говорите обо мне запросто, как всегда, не меняйте интонаций. Не придавайте своим лицам торжественно-скорбного выражения. Смейтесь, как раньше, нашим любимым шуткам. Развлекайтесь, улыбайтесь, думайте обо мне, молитесь за меня. Пусть мое имя звучит в доме, как всегда звучало — непринужденно, естественно, и никакая тень не омрачит его. Жизнь какой была, такой и будет: она продолжается, не прерываясь. Что такое смерть, как не мелкое происшествие? С глаз долой ведь не должно означать из сердца вон. Я просто жду вас, жду тут же, рядышком, за ближайшим углом. Все хорошо».

Все хорошо.

Да, но ведь старый лорд Балмерино не лишил себя жизни.

«Арчи, я поступила разумно и практично: я написала завещание и все свое земное имущество оставляю тебе. Наверное, тебе надо будет связаться с моим адвокатом в Нью-Йорке. Его зовут Райан Тиндал, ты найдешь его адрес и телефон в моей записной книжке. (Он ужасно милый.) Я знаю, что тратила деньги, как воду лила, но все-таки в банке должно довольно много остаться, а еще есть разные акции и облигации и даже небольшая недвижимость в Калифорнии. И, конечно, дом на Майорке. Можете делать с ним, что хотите, продайте или оставьте себе (тут вы с Изабел могли бы отлично отдыхать). Но в любом случае позаботьтесь о милейших Серафине и Марио.

Мне хочется надеяться, что часть денег ты употребишь на переоборудование конюшни или сарая под мастерскую и снова начнешь мастерить своих удивительных деревянных человечков, которые станут продаваться по всему миру за сказочную цену. Я знаю, что ты это можешь. Надо только засучить рукава и взяться за работу. А если с деловой стороной будут какие-то затруднения, тебе, я уверена, поможет и посоветует Эдмунд.

Милый, мне ужасно жаль, что так подучилось. Вдруг все оказалось до того сложно и трудно, у меня просто нет больше сил сопротивляться. Я никогда не отличалась храбростью и упорством.

А ничего была жизнь, забавная.

Я очень люблю вас обоих и оставляю вам свою любовь.

«…тебе, я уверена, поможет и посоветует Эдмунд».

Опять Эдмунд.

Арчи подумал о другом письме, которое заперто у него в ящике письменного стола. Он достал ключ, отпер ящик и достал письмо. Старый почтовый конверт «авиа» датирован 1967 годом и адресован ему в Берлин.

Он вытащил два тонких листка, исписанных тем же незрелым почерком. Развернул.

«Мой дорогой Арчи. Мы так чудесно справили твою свадьбу, я надеюсь, что вы с Изабел счастливы и провели чудесный медовый месяц и теперь живете в Берлине и радуетесь, но если бы ты знал, как мне тебя сейчас не хватает! Ужасно. Все, кого я люблю, куда-то уехали. Не с кем поговорить. С мамой и папой нельзя, потому что речь об Эдмунде. Тебя ведь это не удивляет, правда? Ты и так знал. Непонятно, как я сама раньше не знала, должно быть, я любила его всегда, потому что теперь, когда я его снова увидела за несколько дней перед твоей свадьбой, мне сразу стало ясно, что никого другого никогда не было и больше никогда не будет. Ужасно горько, невыносимо то, что он женился на ком-то другом. Но мы с ним любим друг друга. Я могу написать это большими буквами: МЫ ЛЮБИМ ДРУГ ДРУГА. Только нельзя никому говорить, потому что он женат на Каролине, и у них ребенок, и все прочее. Он уехал к ней, но он ее не любит, Арчи. Он любит меня, а я осталась тут одна, без него, и мне так сейчас нужен ты, но ты в Берлине. Он сказал, что будет писать, да только я сижу тут уже целый месяц, а от него — ни строчки, это невыносимо, и я не знаю, как быть. Я знаю, что разрушать чужой брак нехорошо, но я ничего не разрушаю, ведь Эдмунд был моим задолго до того, как достался ей. Понимаю, что ты тут ничем не можешь помочь, мне просто необходимо выговориться. Никогда не думала, что в Крое может быть так тоскливо. Я безобразно себя веду с мамой и папой, но что я могу поделать? Я не в состоянии сидеть тут всю жизнь, по-моему, я сойду с ума. И только тебе одному я могу все рассказать.

С любовью и в слезах.

Арчи всегда было чуть не до слез больно читать эту повесть о подростковых страданиях. Но теперь, после того, что случилось, старые строчки наполнялись для него трагическим содержанием. За спиной у него открылась дверь.

— Арчи.

Пришла Изабел.

— Я принесла тебе кофе.

Он не обернулся. Она протянула руку из-за его плеча и поставила перед ним на стол дымящийся, пахучий кофе. А потом обняла его и, наклонившись, прижалась теплой щекой к его щеке.

— Ты чего так долго? Что ты делаешь?

— Да вот, читаю.

Он положил письмо на стол.

Она присмотрелась и спросила:

— Это ведь письмо Пандоры, которое она тебе прислала после нашей свадьбы?

— Да.

— Я и не знала, что ты его сохранил. Зачем, Арчи?

— Не хватило духу разорвать и выбросить.

— Так грустно. Бедная девочка. Ты уже позвонил Эдмунду?

— Нет. Еще не позвонил.

— Не знаешь, что ему сказать?

— Я не знаю, что думать.

— Может быть, она все еще любила его? Может быть, из-за этого и приехала? Но тут увидела его с Вирджинией, Алексой и Генри и поняла, что нет никакой надежды.

Изабел высказала вслух его мысли, выразила его мучительные опасения. Сам он выразить их был не в состоянии, и слушая, как она произносит вслух эти слова, выводит на свет его темные подозрения, которые с ним разделяет, он ощутил новый прилив любви и признательности за ее здравомыслие и бесстрашие. Теперь, благодаря ей, можно поговорить.

— Да, — кивнул Арчи. — Что-то в этом духе.

— Она была такая обаятельная. Всех околдовывала. Забавная и щедрая. Но знаешь, Арчи, в ней было что-то беспощадное. Если она чего-то хотела, то добивалась своего и не знала жалости. Если ей что-то было нужно, другие люди в расчет не шли.

— Да, знаю. Это мы виноваты. Баловали ее, уступали ей во всем…

— А разве возможно было ей не уступить?..

— Ей только-только исполнилось восемнадцать, когда у них это было с Эдмундом. А Эдмунду двадцать девять. У него были жена и ребенок. Я знаю, Пандора повисла у него на шее, но он нет чтобы отойти, отступить, он пренебрег своими обязанностями, забыл обо всем. Она вся горела, а он добавил еще своего огня. И получился взрыв.

— Ты с Эдмундом когда-нибудь говорил об этом?

— Нет. Когда-то еще мог бы. Но теперь, после того, что случилось… Ведь из-за него она когда-то убежала из дому. И из-за него не приезжала ни разу.

— Ты так ему этого и не простил?

— Нет. В общем, нет, — с тоской признался Арчи.

— Потому и сейчас колеблешься, не можешь себя заставить позвонить?

— Если наши предположения справедливы, такое бремя вины я не хотел бы взваливать и на худшего своего врага.

— Арчи, но ведь нельзя же…

Изабел не договорила, подняла голову. В коридоре за дверью послышались приближающиеся шаги.

— Мама! — тихо позвал голос Люсиллы.

— Мы тут, в кабинете.

Дверь приотворилась.

— Можно войти? Я не помешала?

— Конечно, нет, дорогая. Входи.

Люсилла вошла и закрыла за собою дверь. Глаза у нее были заплаканы, но сухи. Арчи протянул руку дочери. Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Все это ужасно, — вздохнула она. Присев на край стола, она посмотрела в глаза родителям. — Я должна вам кое-что сказать. Очень печальное. Но вы так уж не убивайтесь…

— О Пандоре?

— Да. Я узнала, почему она это сделала.

Они выжидающе смотрели на дочь.

— Дело в том, что… у нее был рак в последней стадии.

Она произнесла это тихо, но спокойно и твердо. Изабел увидела в нежном юном лице дочери знак большой внутренней силы и поняла, что ее девятнадцатилетняя девочка вдруг, в одночасье, повзрослела. Люсилла больше не ребенок. И никогда уже не будет прежней маминой дочуркой.

— Рак?

— Да.

— Откуда ты знаешь?

— В тот день, когда мы с Джеффом приехали к ней на Майорку, у нее в доме находился человек по имени Карлос Макайя. Я тебе рассказывала, па. Такой привлекательный мужчина, мы с Джеффом решили, что он ее любовник. Но мы ошиблись. Он был не любовник, а врач. Теперь Джефф о нем вспомнил и предложил позвонить, вдруг он что-то знает, чего не знаем мы. Мы нашли его телефон у нее в записной книжке, оттуда и вычитали, что он врач, а не просто знакомый. Ну, и позвонили по международному телефону на Майорку и поговорили с ним. Он нам все объяснил.