Сентябрь - Розамунда Пилчер

— Рак?

— Да.

— Откуда ты знаешь?

— В тот день, когда мы с Джеффом приехали к ней на Майорку, у нее в доме находился человек по имени Карлос Макайя. Я тебе рассказывала, па. Такой привлекательный мужчина, мы с Джеффом решили, что он ее любовник. Но мы ошиблись. Он был не любовник, а врач. Теперь Джефф о нем вспомнил и предложил позвонить, вдруг он что-то знает, чего не знаем мы. Мы нашли его телефон у нее в записной книжке, оттуда и вычитали, что он врач, а не просто знакомый. Ну, и позвонили по международному телефону на Майорку и поговорили с ним. Он нам все объяснил.

— Он ее наблюдал?

— Да. Хотя имел возможность убедиться, что это задача трудная и неблагодарная. Он заподозрил неладное, когда увидел, что она страшно худеет, однако ему стоило большого труда уговорить ее пройти обследование. И даже тогда она отказывалась глядеть правде в глаза, откладывала, не являлась на прием. Когда же он, наконец, затащил ее к себе в клинику, было уже поздно, болезнь успела зайти слишком далеко. В одной груди он обнаружил карциному. Взял шприцем ткань на биопсию и послал в центральную лабораторию в Пальма-ди-Майорка. Анализ показал, что клетки злокачественные. И вполне могли уже распространиться на другие места. Он приехал к Пандоре и сообщил, что ей придется лечь на операцию, удалить грудь, а потом еще провести курс химиотерапии. Вот о чем у них был разговор в день нашего приезда. Но она решительно отказалась. Сказала, что ни за что не даст себя оперировать, да еще потом подвергать химио- и радиотерапии. Он не мог ей обещать радикального исцеления, болезнь, видно, была слишком запущена… но сказал, что если пустить все на самотек, то жить ей осталось недолго.

— У нее были боли?

— Она принимала лекарства. Очень сильные наркотики. Оттого-то постоянно испытывала слабость, сонливость. По-видимому, особенно она пока не страдала, но, конечно, со временем ей бы становилось все хуже.

— Рак, — повторил Арчи зловещее слово, и оно прозвучало погребальным звоном. Конец, черта под колонкой цифр. — А я и не знал, мне и в голову не приходило. Как мы не догадались? От нее же только тень осталась. Могли бы, кажется, понять…

— Ну что ты, папа…

— Почему же она нам не сказала?.. Мы бы помогли…

— Нет, па, помочь было нельзя. И она бы никогда не сказала. Разве ты не понял, что она ни за что не хотела, чтобы вы с мамой узнали. Ей хотелось просто вернуться в Крой, и чтобы здесь все было в точности, как прежде. Сентябрь. Праздники. Поездки в Релкирк по магазинам, гости, приезды-отъезды, полон дом народу. И никакой грусти, никаких разговоров о смерти. Это все она от вас и получила. Бал у Верены дал ей превосходный повод для того, чтобы одной возвратиться домой и выполнить то, что у нее, я думаю, с самого начала было задумано.

— А ее врач знал об этом?

— Точно-то, конечно, нет. Но он сказал, что ни в коем случае не позволил бы ей отправиться в путешествие через Испанию и Францию, если бы не подвернулись мы с Джеффом.

— Значит, он все-таки догадывался, что у нее на уме?

— Не знаю. Язык не повернулся спросить. Очень может быть, что да. Он ее хорошо знал. И, по-моему, очень хорошо к ней относился.

Арчи проговорил:

— Как же он мог отпустить ее?

— Не надо винить Карлоса, па. Он сделал все возможное, чтобы уговорить ее лечь на операцию, не упустить тот единственный, пусть и маленький, шанс. Она была совершенно непреклонна.

— И приехала домой умирать?

— Нет. Не только. Она приехала побыть с вами, побыть в Крое. Всех нас порадовать. Одарить чудесными подарками, весельем, смехом. Она вернулась в свое детство, к местам, которые помнила и любила, сюда, где наш дом, и долина, и горы, и озеро. И это, если подумать, очень храбрый поступок. Слабое, конечно, утешение. Простите меня. Мне было очень больно вам это сообщать. Но я думала, вам станет понятнее, а потому легче.

Люсилла замолчала, задумалась. А потом проговорила, но теперь ее голос, только что такой твердый, зазвенел жалобно:

— Да только не очень-то от понимания легче, — лицо у нее скривилось, как у маленькой, в глазах заблестели слезы и двумя ручейками потекли по щекам. — Она так хорошо к нам отнеслась, ко мне с Джеффом… нам с ней было так чудесно… и теперь словно свет померк в жизни…

— Дорогая моя! — Мать не могла этого спокойно слышать. Она встала, подошла к Люсилле, обняла ее худенькие вздрагивающие плечи. — Я понимаю. Полно, голубка, полно… Ты так мужественно себя вела… И ведь ты не одна… Нам всем ее будет недоставать. Мы должны быть благодарны за то, что она приехала. Как ужасно было бы, если бы мы так с ней больше никогда и не увиделись. Это ты ее привезла к нам, пусть и ненадолго…

Постепенно Люсилла успокоилась, перестала плакать. Изабел протянула ей носовой платок. Сморкаясь, Люсилла объяснила:

— Это я уже второй раз реву. Джефф зовет меня поехать с ним в Австралию, а я не поеду. И почему-то из-за этого тоже разревелась в три ручья…

— Люсилла…

— Я побуду некоторое время дома. Если вы с папой согласны потерпеть меня у себя под ногами.

— Для нас ничего не может быть приятнее.

— Для меня тоже.

Люсилла жалобно улыбнулась матери, последний раз, теперь решительно, высморкалась и встала.

— Оставляю вас в обществе друг друга. Но, пожалуйста, па, спустись, когда сможешь, и позавтракай. Будешь лучше себя чувствовать.

— Я приду, — обещал Арчи.

Люсилла пошла к двери.

— Пойду посмотрю, не съели ли эти два обжоры весь бекон, — она улыбнулась. — Вы недолго, ладно?

— Да, моя хорошая. И спасибо.

Она ушла, и Арчи с Изабел опять остались одни. Немного погодя Изабел отошла от мужа и встала у высокого окна. Ей виден был сад, крокетная площадка, скрипучие старые качели. Солнечные лучи еще не достигли газонов, трава влажно блестела ночной росой. В отдалении возвышались белые березы в золотой листве. Погода скоро испортится.

Изабел проговорила:

— Бедняжка Пандора. Но, мне кажется, я понимаю.

Она подняла взгляд вверх, к верхушкам гор, к небу, увидела громоздящиеся в лазури тучи, нагоняемые западным ветром. Солнечный рассвет — дождичек в обед. Вчерашний восхитительный день сегодня не повторится.

— Арчи?

— Да?

— Это снимает вину с Эдмунда, верно?

— Да.

Она отвернулась от окна. Глаза Арчи были устремлены на нее. Изабел с улыбкой сказала:

— Теперь, по-моему, надо позвонить Эдмунду. И все простить. Что прошло, то ушло, Арчи.

Эди, запыхавшись после ходьбы в гору, свернула на дорогу к Пенниберну.

Обычно-то субботы она оставляла для себя. И ни к кому не ходила — прибиралась в своем домике, возилась в саду, если позволяла погода, наводила порядок в буфете, пекла. В это утро светило солнце, и она развесила белье на длинной веревке, а потом сходила на другой конец деревни в магазин к миссис Ишхак, купила кое-какие продукты и газету. А заодно взяла журнал «Друг народа» и коробку шоколадных конфет для Лотти, так как собиралась после обеда съездить на автобусе в Релкирк, навестить бедняжку. Она чувствовала себя перед ней виноватой, но, с другой стороны, и сердилась, потому что Лотти утащила ее новый лиловый жакет. Полицейские не могли, конечно, знать, что она не в своем жакете, но теперь Эди была намерена потребовать обнову назад. Надо будет выстирать его хорошенько, прежде чем надевать. Бедняжка Лотти. Пожалуй, стоит отвезти ей, помимо журнала и конфет, еще и букетик осенних маргариток из своего садика, чтобы немножко украсить казенную палату. Конечно, благодарности она за это не дождется, зато хоть немножко облегчит собственную совесть. Ведь из-за того, что бедной Лотти так в жизни не повезло, нельзя же ее просто бросить на произвол судьбы, горемыку.

Все было продумано, весь день расписан. Но когда Эди уже разогрела горшочек похлебки себе на обед, к ней постучался Эдмунд. Он уже успел побывать и в Крое, и в Пенниберне. Эди услышала страшную весть, и все мысли про Лотти вылетели у нее из головы. И планы ее все рухнули. Она попробовала было подобрать обломки и снова сложить, но получилось уже по-другому, совсем иначе. Неприятное чувство. Уходит почва из-под ног.

Ей случалось читать в газетах, как какая-нибудь семья отправлялась в безобидную увеселительную поездку или в гости к знакомым, или просто полюбоваться красивыми местами, а оборачивалось все так, что они попадали в автокатастрофу: посреди дороги покореженные машины, водители — насмерть, пострадавших увозят, проезд перекрыт. И сейчас у Эди было чувство, будто она если не одна из пострадавших, то свидетельница такой неожиданной, непоправимой катастрофы, стоит среди обломков и знает только одно: надо, по мере сил, хоть чем-то помочь.

— Я сообщил маме, — вспоминаются ей слова Эдмунда, — она там одна. Звал ее приехать в Балнед к обеду и остаться у нас на весь день, но она отказалась. Говорит, что ей хочется побыть одной.