Цветущий сад - Маргарет Пембертон

— Но Веймарская республика… — начала было Венеция.

Дитер резко повернулся к ней, глаза его сверкали голубым огнем.

— В Веймарской республике господствовали дегенераты и гомосексуалисты, и потому она была обречена на провал. Германия сама определит свое будущее. Она никогда больше не будет пешкой, которую двигают на шахматной доске Европы Соединенные Штаты и Британия.

— Полегче, старик, — предостерег его Регги.

— Нет-нет. Пожалуйста, продолжайте. Мне кажется, тема очень интересная, — сказала Бобо, подперев подбородок рукой. — Я очень много слышала о новой Германии, но мне не все понятно. — Она протянула руку за другой гроздью винограда. — Если Германия Гитлера так прекрасна, почему же почти все евреи покидают ее?

— Германия — для немцев, а не для евреев! — Дитер выкрикнул эти слова с такой злостью, что царившее за столом веселье сразу же прекратилось.

— Даже не для немецких евреев? — В голосе Бобо уже не чувствовалось прежнего интереса. Она внимательно рассматривала гроздь винограда.

— Нет такого понятия, как немецкие, польские, чешские евреи. Есть просто евреи.

— Понимаю. Вы так просто все объяснили. Глупо с моей стороны не знать этого.

Венеция снова попыталась перевести разговор на другую тему, но Дитер, слишком долго молчавший, уже не мог остановиться:

— Фашизм — величайший символ веры в то, что западная цивилизация завоюет весь мир!

— Символ веры, которая питает отвращение к современному искусству, музыке, евреям, масонам и католикам? — спросил Феликс презрительно. — Которая закрывает художественные галереи и оперные театры, если картины или музыка созданы евреями? Которая превращает издевательство над евреями в национальную забаву, так что они продают все свое имущество и покидают страну, являющуюся их родиной, а также родиной их родителей и предков? Которая испоганила венский Ринг, самый великолепный бульвар Европы, и венцы теперь не могут спокойно сидеть и потягивать пиво в уличных кафе и наслаждаться красотой своего города? В Вене не осталось красоты. Фашизм так же разрушителен, как и коммунизм. Обе эти веры отвратительны.

Наступила гнетущая тишина. Князь Феликс Заронский, всегда веселый и беззаботный, раньше столь бурно проявлял свои чувства только в отношениях с женщинами или при игре в кости.

Он очень похож на Ники, подумала Нэнси, отчаянно пытаясь разрядить обстановку, но у нее ничего не получалось. Да, он похож на Ники. Внешне — любящий удовольствия плей-бой, а внутри — страстный бунтарь. Ее предложение пойти в комнаты и выпить кофе было отвергнуто.

— Это правда относительно евреев? — спросила Хелен. — Они действительно вынуждены покидать свою страну?

— У них нет своей страны! — В уголках рта у Дитера появилась пена.

— О чем вы все так беспокоитесь? — спокойно сказала Верити. — Ведь они всего лишь евреи, и от них надо избавляться.

— Верити, ты не должна так думать! Ты не понимаешь…

Верити непоколебимо смотрела на мать:

— Я все прекрасно понимаю, мама. Евреи просто свиньи, и с ними надо обращаться соответственно.

Нэнси издала какой-то нечленораздельный звук, а Бобо медленно поднялась, отодвинув стул назад.

— Я еврейка, — сказала она обыденным тоном, будто речь шла о том, что ей холодно или тепло. — Полтора столетия назад мой прадед высадился в Америке вместе с моей прабабушкой и бабушкой. Среди переселенцев были также ирландцы, шотландцы, поляки и итальянцы. Америка — большой кипящий котел, где смешались различные нации. Вы никогда бы не смогли определить мою национальность, не так ли? И продолжали бы сидеть со мной за одним столом, есть, пить и говорить о чем угодно. Сомневаюсь, чтобы вы, несмотря на свое происхождение и воспитание, никогда в жизни не дружили с евреями. Вы ненавидите некую абстракцию и пытаетесь перенести эту ненависть на реальных людей. У вас нет необходимости покидать этот стол, чтобы избежать осквернения чистоты своей расы тем, что вы едите за одним столом со мной. Наше отвращение взаимно. Спокойной ночи.

Бобо повернулась. Шелковое платье плотно облегало ее фигуру, а юбка была настолько узкой, что каждый шаг стоило запечатлеть на полотне. Она шла с поразительным достоинством.

— Извините нас. — Регги чувствовал себя явно неловко. Лицо Хелен вытянулось и побледнело.

Феликс взял руку Нэнси и поцеловал ее.

— Спокойной ночи, дорогая. Вы, конечно, не можете выбирать себе зятя. Пусть это утешит вас.

Венеция поцеловала Нэнси в щеку. Она на некоторое время задержала взгляд на Верити, а затем вышла вслед за своим любовником, который проявил неожиданную черту своего характера.

— Редкое животное, — услышала Нэнси ее слова, обращенные к Феликсу, когда они выходили из комнаты. Она поняла, что это замечание относилось к ее дочери.

Остался только Хасан. Он выпустил вверх кольцо сигарного дыма и откинулся назад на спинку стула, глядя на Дитера и Верити, как на двух необычных зверюшек в зоопарке. Затем обратился к Нэнси:

— Благодарю вас, дорогая, за очень содержательный и интересный вечер. Он в некоторой степени изменил мои представления о жизни.

На какое-то мгновение Нэнси показалось, что темнокожий Хасан тоже является поборником расовой чистоты.

— Я всегда говорил, что останусь холостяком, пока не встречу женщину, которая будет мне дороже всех сокровищ. Теперь я нашел ее. Спокойной ночи.

— Надеюсь, сегодняшний вечер не повторится, — сказала Верити, взяв сигарету из золотого, с выгравированными инициалами портсигара Дитера. — Евреи достаточно неприятны, но черные…

— Убирайтесь! — Нэнси встала из-за стола. Глаза ее сверкали, лицо стало мертвенно-бледным. — Убирайтесь! Чтобы глаза мои больше вас не видели! Вон из моей комнаты!

Дитер встал и положил руку на плечо Верити.

— Оставьте мою дочь. Я хочу поговорить с ней!

— Не стоит, мама. Не сегодня…

— Останься!

Верити побледнела, услышав непривычную ярость в голосе матери. Безупречная кожа Дитера покрылась безобразными красными пятнами.

— Хайль Гитлер! — завопил он, вытянув руку в нацистском приветствии. Нэнси ударила его по руке с такой неистовой яростью, что он потерял равновесие и рухнул на стол. Вокруг него падали недопитые бутылки с шампанским и бренди, виноград и посуда.

— Убирайтесь вон! Вон!

На его пиджаке остались следы от цыпленка, а руки были вымазаны кожурой раздавленного винограда.

— Покровительница евреев! — прошипел Дитер, вставая на ноги и свирепо глядя на Нэнси. — Распутная, паскудная американская сука!

Он хлопнул дверью с такой яростью, что она закачалась на петлях.

Нэнси обняла дочь: