Следствие считать открытым - Дмитрий Туманов

Храмовники отловили несколько десятков лошадей погибшего отряда. Конечно, тащить такую свору с собой не было смысла, но на каждом из трофейных коней был приторочен бурдюк с водой, без чего в иссушенные пески соваться не стоит. Каждый взял себе по запасной лошади, задача которой была лишь в том, чтобы нести водный запас.

А вот с продовольствием у нас было совсем плохо — во время гонки по ущелью мы съели почти все, что взяли из Травинкалиса. В наших мешках остались только сухари да набившие оскомину пережаренные тыквенные семечки. У храмовников вообще ничего не было — они уже четвертый день питались тем, что Небеса пошлют.

И лишь в седельных сумках погибших наемников обнаружился кое-какой провиант. Фуфырь сдуру ляпнул — дескать, это он настоял запастись продовольствием. После чего ему пришлось долго оправдываться, что, мол, темно было, торопились очень и вообще взяли что дали — позеленевший от времени и основательно подпорченный грызунами военный походный паек, на котором до сих пор держался сладковато-затхлый запах армейских складов.

Как только солнечная пара стала клониться к горизонту, мы двинулись в путь. Тропу прокладывали храмовники, в арьергарде отряда шли мы, а замыкал шествие безутешный зеленодолец, которого отдали нам «на поруки» и предупредили, что первая же его глупость будет и последней. Так что Фуфырь вел себя тише мыши, стараясь держаться подальше от «белых злыдней».

Уже на первом бархане я понял, что переход затянется: лошади вязли в рыхлом сыпучем песке и с большим трудом карабкались вверх по дюнам. В конце концов нам пришлось вести их в поводу, но к закату на горизонте все еще чернели крепостные руины — далеко уйти не удалось.

Ночью в пустыне всегда чистое небо цвета черного бархата, а звезды сияют здесь так ярко, как нигде более. Звезды совершают свой вековечный круговорот, они бесстрастны, холодны и непостоянны. Но не все — черный небосклон опоясывает цепь из девяти крупных огоньков, и эта цепь, называемая Звездным Путем, всегда указывает на север. С ним связаны взоры тех, кто покидает теплый свет родного очага и, бросая вызов ночи, уходит в темноту.

А где-то там, за горизонтом, на оси мира, последней вехой

В а Звездном Пути сияет самая яркая звезда неба, имя ей — надежда. Никто из обитателей Южной Земли не видел ее, но все знают, что она есть. Доверься свету звезд, стремись к своей надежде, и ты пройдешь сквозь мрак, не сбившись с верного пути.

Ближе к полуночи на небосвод выползает луна, и ее свет дрожащей, ускользающей дорожкой бежит по гребням барханов, словно бы указывая нам дорогу. Луна, ночное солнце Лусани. Голубоглазая девчушка с косами цвета льна — куда ты идешь, что за странные ножницы в твоих худеньких детских руках? Сначала они — ржавые, но уже пробивающие дубовые доски, потом — стальные, сокрушающие камень, и наконец — золотые, сияющие солнечным светом, разрушающие все и вся. И всякий раз льется кровь, и с каждым разом ее проливается больше и больше. Что же будет дальше? Кто ты, девочка, — колдунья или святая?

Может быть, спросить об этом храмовников? А заодно и выяснить, зачем Гористоки бросили на данийские клинки целый легион. Региста вряд ли выложит мне свои секреты по собственной воле, но я все равно их выведаю, не спрашивая напрямую.

Утром, когда над пустыней распустился розовый бутон зари, отряд разбил лагерь в ложбине промеж дюн. Храмовники развернули белоснежные шатры, куда, после недолгого колебания, впустили и нас, оставшихся без палаток ввиду недавних событий.

Для командорши раскинули отдельный тент с пологом. Региста скрылась внутри и добрый час снимала латы, переодевалась и совершала прочие действия, которые кажутся незначительными для мужчин, но которые так важны для женщин. Вышла она, когда завтрак уже был готов. Без прикрытия брони, одетая во все белое, Региста имела еще более сногсшибательный вид, а об ее воинственной сути напоминала лишь Серебристая Луна, пристегнутая к поясу и волочащаяся сзади по песку.

— Вот это но-ожки… — грустно выдохнул Штырь, когда длиннющие, стройные, обтянутые лосинами ноги прошествовали мимо него. — Вот это за… — подняв глаза еще выше, прицокнул малек, но при этом его взгляд столкнулся с нахмурившимся взором Таниуса.

— Я хотел сказать, это замечательно. — поправился Штырь. — В том смысле, что замечается, то есть в глаза бросается. Все-все, молчу…

Храмовники ели молча. Уже потом я понял, что среди них представители разных народов. Не то чтобы они вообще не общались словами, но предпочитали изъясняться понятными лишь друг другу жестами — видимо, внутренним языком ордена. От нас они держались поодаль и на любые вопросы отвечали молчанием.

Иное дело — их предводительница. Поначалу я ожидал, что она будет резка и подозрительна. Но странное дело — вместе с доспехами Региста словно бы сняла и жесткость, и высокомерие, на какое-то время став обычной женщиной. Хотя и чересчур самоуверенной — может быть, благодаря мечу на поясе.

Самое время втереться к ней в доверие — сытый и отдыхающий человек всегда благодушней голодного и уставшего. В конце трапезы я как бы невзначай присел у ног Регисты так, что моя голова оказалась на уровне ее груди: глядящий на собеседника свысока склонен к снисходительности. Если, конечно, означенный собеседник мало-мальски уважает себя и не валяется в ногах, выражая покорность, — так можно заслужить лишь презрение и пренебрежение. По движению ее головы, по выражению лица я почувствовал, что воительница склонна к разговору.

— Как дела на родине? — как бы между прочим, спросил я.

— На чьей? Откуда мне знать, в каком захолустье ты рожден?

— В Фацении, конечно, — поспешил успокоить я храмовницу. — Что там сейчас происходит?

— Ничего хорошего. Какое-то безумие охватило наш край — раздор, насилие и смерть повсюду. В Эйсе власть монарха держится лишь на клинках королевской стражи и только в пределах замка, а в самом городе — повальное пьянство, кровавые стычки и ежедневные пожары. Их никто не тушит — пожарная команда устроила себе аутодафе в собственной каланче. Бандиты рыщут по улицам, вламываются в Дома, и их никто не остановит, — городская когорта ударилась в разгул и разбой, ни в чем не уступая ворью. Мертвые тела валяются на улицах, их никто не хоронит — все могильщики спьяну заживо сгорели в одном из домов на Хмельной улице. А по ночам в Эйсе творятся и вовсе жуткие вещи — над городом висит непроглядная темная туча (уж не ее ли родственницу я видел над Травинкалисом?), которая одним своим присутствием заставляет собак вжиматься в землю от страха, а людей — забиваться в самые укромные уголки. Но этот небесный ужас даже в какой-то мере спасает столицу от полного самоистребления, потому что в долинах ситуация еще хуже. Феодальные бароны бесчинствуют, словно сорвавшиеся с цепи озверевшие голодные псы, — их наемные отряды грабят и сжигают дотла соседские деревни, вырезая всех, кто не успел или не смог убежать. В части жестокости им не уступают и многочисленные разбойные шайки, Повсюду царит голод, по дорогам на север тянутся нескончаемые вереницы изморенных, голодных и отчаявшихся беженцев, обочины трактов сплошь устланы разлагающимися трупами, а в придорожных селах уже начался мор. Если верить слухам, столь же кровавые события происходят и в Рантии. И в таежных княжествах, под сенью вековых сосен, полыхает яростная и кровавая свара между князьями. А Чессиния и Сасмарен вновь пошли войной друг на друга. В Зеленодолье и Травинате пока относительно тихо, но это затишье перед бурей, которая придет вместе с первыми колоннами беженцев. Что-то страшное творится с нашим миром. Даже в спокойном, зажиточном Зеленодолье раздуваются какие-то мелкие споры, всплывают старые обиды, люди убивают друг друга не то что за кусок хлеба, а и за косой взгляд, за неосторожное слово. Мы совсем не так представляли Конец Света. Думали, будет нечто сверхъестественное, космическое. А происходит все совершенно банально: те, кто не перебьет друг друга этим летом, вымрут от голода следующей зимой.