Мир в латах (сборник) - Евгений Гуляковский

Что говорить, даже утратить себя надолго мы неспособны. Неохотно, медленно слабнут объятия, и единое распадается. Так и Коля откатился в сторону, и мысли всякие в нему пришли, да такие глупые. Мол, не прикидывается ли она? Уже в дреме, чувствуя, как ее руки по нему скользят, цепляются, Коля вдруг явственно припомнил тот сон, когда она кровь из него пила, а руки точь-в-точь так же его ласкали… Как из ушата водой его окатило это воспоминание. Руки ее отбросил, да так грубо, что она вскочила:

— Что с тобой?! — воскликнула — Какой ты грубый!

Он свое действие осознал и усовестился, конечно, засмущался страшно.

— Прости, — говорит, — такая дрянь причудилась.

— А ты от меня не отодвигайся, — говорит она, — и не будет тебе дрянь чудиться, — по-матерински так говорит и его голову к себе на грудь кладет. Он сопротивляется, а не может второй раз себе грубость позволить…

Заснули, и тут же Коле дурной сон приснился. Будто та самая фея, которой он клялся тогда любить ее вечно и в любви не изменять, к нему издалека пришла и говорит: “Обманула тебя, Коля, вурдалачка. Обманула! Теперь ты от нее никогда не избавишься, а я страдать должна. Смотри, какого я тебе сынка родила!” И показывает тонкой ручкой. Коля видит — мальчик бежит с золотыми волосиками и совершенно ангельскими ручками и ножками. Вначале бежал, а после остановился, на Колю взглянул и заплакал. Коля вроде утешить его хочет, а дотянуться не в силах. “Прощай! Прощай!” — шепчет ему фея и с мальчиком улетает. Смотрит он, а вокруг красота такая, как на картинке. Удивительная природа и грустно ему донельзя… И еще во сне подумал: “Точно! Обманула меня Ольга…”

С того дня у него двойственное отношение в душе появилось к Ольге. Он и любил ее всей душой и подозревал. Порой ему начинало такое мерещиться, в особенности, когда она его в шею целовала или исключительно нежно ласкала. Раздирался Коля от горя на части. А иногда казалось, что духом могильным от нее несет…

Долго ли, коротко, а измучился Коля и решил от нее избавиться по-хорошему. Палочку достал и тычет в нее легонько, приговаривая: “Ко мне нет тебе пути!” Раз так сделал, два — не срабатывает ворожба. Она его пуще прежнего любит. “Эх! — думает, — а, может, правда, любит? Или палочка с изъяном?! Оглядываться нельзя было!”

От мысли, что взаправду она его любит, а не по причине чернокнижия, Коля даже холодел внутренне и пугался по-настоящему. Потому что одно дело — чары разрушить, а другое — живое чувство раздавить.

Стал он с приятелями выпивать, свидания с ней пропускал и все чаще жаловался. А приятели ему в ответ:

— Какая тебе, Коля, — говорят, — разница: магия или любовь? Мы бы, говорят, такой бабе никакой кровушки не пожалели…

— От нее, — говорит Коля, — могилой дышит.

— Дурак ты, Коля, — возражают ему, — ты себя понюхай, чем от тебя дышит.

Нечего возразить. Понял Коля, что зря он ищет сочувствия: завидуют ему и обрекают на одиночество. Стал он пуще прежнего избегать свою красавицу. А та совсем себя утеряла: как полоумная за ним бегает, часами под домом караулит и по-собачьи любви выпрашивает у Коли.

— Ну уделал Коля красотку! — злорадствовали многие. — Так ей и надо! Больно гордая была…

— Да… — соглашались другие, — отомстил, как и обещал.

Самому Коле — какая месть?! Он о мести и не помышлял — избавиться бы только! Любая месть утолится, если смиренно человек в ногах ползает. Невыносимость от такой покорности да злобная жалость. Дорого Коле магия обошлась.

— Уйди, — просит ее. — Оставь меня в покое! — а она и не слышит, при людях его обнимает. Смеются прохожие. Стыд один. Коля поскорей с ней в квартиру, а ей того и надо, вокруг него обвивается и любви молит.

И выгонял, и чего только не делал — не помогало. Своего она добивалась. Бывало, после сразу порозовеет, расцветет. А у него чувство такое, что он ей последнее отдает и сам себя зазря в нищету погружает.

Неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы однажды сильно она его не допекла. Опять подкараулила, а потом в квартиру с черного хода проникла и на пороге его комнатки возникла.

Он и взорвался. На пол ее швырнул.

— Уйди! Убью!! — совсем теряет себя Коля и по лицу ее, потом ногой пинает.

А она ногу обнимает, глядит кротко и только охает податливо:

— Коля! Коля! Не говори так — мне больно!

И тут он неожиданно для себя совершенно скотски ею овладел. И такая жуткая сладость им вышла, такая сила страсти разрядилась, что совсем он душой опустошился. Даже неловко ему стало. В лицо ей избегает смотреть. Ну, а как поглядел — остолбенел даже: видит, она черт знает в кого превратилась и подурнела страшно. Вздрогнул Коля, взглядом в нее пристально вперился, а красавица на глазах чудищем становится и свое настоящее лицо показывает. Вурдалачка и есть вурдалачка. Онемел Коля, к полу прирос, тупо пялится на нее, не в силах поверить такому превращению. Она взгляд его перехватила и поняла все сразу. Одежду прибрала скоро и ходу! Молча, на него даже не взглянула, ушла и с того часу пропала без следа. Ни он, ни другие с тех пор ее больше не встречали.

Любая чара, видать, от слишком сильного чувства рассеивается, и нежить свое красивое обличье теряет. Не может вурдалачка любить беспредельно. Есть у нее спасительный для нас предел любовному переживанию, после которого теряет она человеческий облик. Будь по-иному, не оставила бы Колю. А он ее потом часто вспоминал и желанием неисполнимым и тайным мучился. Губительное, как известно, человека притягивает.

Зарубежная фантастика

Рэй Дуглас Брэдбери

Сбор семьи

“Вот они летят”, — сказала Сеси, распростертая на постели.

“Где они?” — воскликнул Тимоти из дверного проема.

“Некоторые из них над Европой, другие над Азией, кое-кто над Исландией, иные над Южной Америкой”, — ответила Сеси. Ее глаза были закрыты, длинные, каштановые ресницы подрагивали.

Тимоти шагнул вперед на голый дощатый пол верхней комнаты.

“Кто они?”

“Дядюшка Эйнар и дядюшка Фрай, а вот кузен Уильям. Я вижу Фрулду и Хельгара и тетушку Моргиану, и кузину Вивиан, а вот еще дядюшка Джоханн! Они быстро приближаются!”

“Они все летят в небе?” — закричал Тимоти. Его серые глазенки сверкали. Он стоял у постели. Ему с трудом можно было дать его четырнадцать лет. Снаружи дул сильный ветер, темный дом освещали лишь звезды.

“Они летят в небе и путешествуют по земле, приняв самые разные формы”, — сказала Сеси во сне. Она лежала в постели неподвижно. Ее мысли были направлены внутрь, и она говорила о том, что видела. “Я вижу зверя, похожего на волка — он переправляется через темную реку — по мелководью — как раз над водопадом, и звезды светят на его шкуру. Я вижу коричневый дубовый лист, несомый ветром высоко в небе. Я вижу маленькую летучую мышь. Я вижу множество других, мчащихся между деревьями, сквозь леса, скользящих меж самых высоких веток. И все они направляются к нам!”

“Они будут здесь к завтрашней ночи?” Тимоти вцепился в простыню. Паук, свисающий на паутинке с лацкана его куртки, закачался как черный маятник, возбужденно пританцовывая. Тимоти склонился над сестрой. “Успеют они прибыть вовремя, к Сбору Семьи?”

“Да, да, Тимоти, да”, — вздохнула Сеси. Она напряглась. “Не вопрошай меня боле. Ступай. Дозволь мне странствовать в местах, кои мне больше по нраву”.

“Спасибо, Сеси”. Он выскочил в холл и помчался в свою комнату. Там торопливо прибрал постель. Он проснулся всего несколько минут назад, на закате, и как только зажглась первая звезда, поспешил к Сеси, чтоб заразить ее своим волнением по поводу предстоящих торжеств. Теперь она спала так тихо, что не слышно было ни единого звука. Паук свисал на серебряной нити, обернутой вокруг шеи Тимоти, пока он мыл лицо. “Ты только подумай, Пак, завтрашняя ночь — канун Дня Всех Святых3!”.

Он поднял лицо и глянул в зеркало. Его личное и единственное в доме зеркало. Мать уступила и разрешила его завести только потому, что Тимоти был болен. О, если бы не этот его недуг! Он открыл рот, изучая плохие, неправильные зубы, которыми одарила его природа. Все похожие друг на друга — ровные, белые, закругленными лопаточками. Радостное возбуждение несколько поутихло.

Было уже совершенно темно, и Тимоти зажег свечу, чтобы хоть что-то видеть. Он почувствовал усталость. Последнюю неделю вся семья жила в полном согласии с заветами, вынесенными из древней страны. Спали днем, пробуждались с закатом, чтобы ночью заниматься хозяйством. Он заметил синеву у себя под глазами. “Плохи мои дела, Пак, — сказал он тихо маленькому созданию. — Я не могу даже привыкнуть спать днями, как все остальные”.

Он поднял подсвечник. О если бы у него были крепкие зубы с резцами и клыками, как стальные шипы! Или сильные руки, или, хотя бы, сильный разум. Чтобы уметь посылать свою мысль куда хочешь, как это умеет Сеси. Увы, он был болен, он был паршивой овцой, выродком. Он даже — Тимоти поежился и приблизил к себе пламя свечи — он даже боится темноты. Братья презирают его. Бион, и Леонард, и Сэм. Они смеются над ним, потому что он спит в постели. Сеси тоже спит в постели, но это другое дело — ей необходима удобная обстановка, чтобы отправлять свою мысль на вольную охоту в дальние пределы. Но Тимоти, спал ли он хоть раз в прекрасном, полированном гробу, как другие? Нет, никогда! Мать разрешила ему завести свою комнату, свою постель, свое зеркало. Ничего удивительного, что семья шарахалась от него, как от распятия. Хоть бы крылья выросли у него за плечами! Он задрал рубашку и, изогнувшись, разглядывал собственную спину. Снова вздохнул. Никакой надежды. Никакой.