Пепел и пыль (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

Куратор миротворцев стоит в стороне и внимательно следит за тем, как его подопечные справляются с работой над нашими ранами: у Фаины рассечена бровь, у лысого парня (кто-то из миротворцев называет его по имени — Леон) раны на ноге по форме зубов, видимо, желавших откусить немного плоти, у высокого сломаны два пальца и рана на плече, у Марьи что-то с головой, но если она в сознании, значит, ничего серьёзного.

В общем, мы в порядке. По крайней мере, нам повезло больше, чем тем прихожанам, которых сегодня передадут родственникам со словами глубочайших соболезнований.

Химер тоже разместили в больничном крыле; тех, кто выжил. Интересно, куда дели мёртвых?

— Что будет с ними? — спрашиваю я, кивая на соседнюю кровать.

Брошенная туда химера продолжает истекать кровью. Никто не подошёл к ней с момента нашего возвращения.

Её ранение — заслуга Леона. Полоса от лезвия топора пересекает её живот поперёк. Не знаю, каким чудом химера всё ещё дышит.

— Этим вопросом занимается Совет, — отвечает куратор миротворцев: седой мужчина, чьи длинные волосы убраны в низкий хвост. Глубокие морщины разрезают уголки его глаз и губ. Пока что он самый пожилой из всех, кого я видела в штабе. — До принятия решения они будут находиться здесь под строгим надзором.

Весомость его слов подкрепляют появившиеся защитники, вооружённые до зубов. Они распределяются по всей территории больничного крыла.

Где все они были, пока мы впятером пытались спасти людей в церкви?

Мне точно не дадут поговорить с кем-либо из химер, но именно так я смогу убедиться в верности своих выводов. История знает сотни случаев, когда необоснованные обвинения рушили невинные жизни, и чтобы ничего не добавлять в этот список, я решаю рискнуть.

Когда миротворец заканчивает с моей рукой и отходит в сторону, я быстро спрыгиваю со своей кушетки и кидаюсь к соседней. Химера впивается в меня глазами, когда понимает, что я направляюсь именно к ней.

— Помогите… — шепчет химера.

Кровь на её губах пузырится вместе со слюной.

— Конечно, — киваю я.

Кладу ладонь здоровой руки на её рану, прижимая сильнее в попытке остановить кровь. Кто-то за моей спиной зовёт Аполлинарию.

Глаза застилают слёзы боли, когда я аккуратно вытаскиваю руку из повязки, фиксирующей её в подвешенном состоянии, и хватаюсь за нож на поясе. Перепачканный чёрной кровью химеры-сирены, он напоминает оружие мести, оружие смерти, оружие, которое будет пущено в бой в любой момент, несмотря на обстоятельства.

— Если кто-то попытается меня остановить, я буду обороняться, — произношу сквозь зубы.

Не слышу, чтобы кто-то приближался. Не думаю, что мне удалось напугать защитников, скорее, они просто ожидают приказа.

Боль туманит зрение. Я смаргиваю непрошеные слёзы и спрашиваю:

— Как вы оказались в церкви? Вы пришли туда сами?

Приходится перейти на шёпот и наклониться так низко, что мои волосы касаются подушки.

— Он привёл нас туда… Через портал…

Внутри приятной волной растекается чувство собственной правоты.

— Ведь вам не надо было убивать прихожан, верно? Он не для этого туда вас привёл?

Чуть выпрямляюсь, чтобы взглянуть на химеру. Ядовито-зелёные волосы разметались по подушке, такого же цвета глаза ищут в моих что-то большее, чем понимание: помощь, поддержку, спасение.

— Он сказал, что мы ему больше не нужны… — химера дышит наладом. — Мы для него были слишком… слабые… Это была бы растрата… его силы.

Химера заходится в кашле. Я сильнее прижимаю ладонь к её ране. Мои пальцы тонут в промокшей насквозь ткани рубашки.

— Его силы… — повторяю я, задумываясь. — То есть, его крови? Он не хотел делать вам переливание?

— Нам… нет…Только тем, кто силён… Кто переборол последнюю стадию…

Каждый раз, когда химера замолкает и начинает кашлять, я думаю, что это конец — больше мне ничего не удастся узнать. Но вопреки моим ожиданиям, она оказывается сильнее, чем может себе позволить, и после очередного приступа снова вдыхает, хоть и не полной грудью.

— Ты была дриадой, верно? — спрашиваю я.

Зелёные волосы, зелёные глаза. Я не могла ошибиться. И химера кивает.

— Что ты имеешь в виду под последней стадией? — я продолжаю допрос в надежде, что ещё успею выведать всё необходимое.

— Что-то от оборотня… досталось всем… и это спровоцировало голод… У каждого разный, но большинство…

— Вышли из-под контроля? — я пытаюсь помочь химере, подталкивая её в правильное направление.

— Аполлинария!

Приказной тон, требующий мгновенного повиновения. Я уже знаю, кто это, а потому сразу оборачиваюсь. Авель стоит между двумя защитниками, расположившимися у входа. Скрестил руки на груди и сверлит меня своим леденящим душу взглядом.

Не знаю, чего он от меня ждёт. Хочет, чтобы я встала по стойке смирно или может отрапортовала по поводу причины своего глупого поведения?

Сейчас Авель — меньшая из моих забот. Я снова обращаюсь к химере.

— Что с вами происходило?

— Начали нападать друг на друга… Он говорил что-то про генетический сбой, про отторжение клеток, про…

Химера тяжело вздыхает. Это у неё получается не с первого раза, и я понимаю — конец близок. У нас осталось едва ли больше пары десятков секунд.

— У тебя есть имя? — спрашиваю я.

— Д… Дрио…па.

— Дриопа, — я улыбаюсь, пытаясь вложить в этот жест то, что хотела бы увидеть сама, будучи при смерти — надежду. — Всё будет хорошо.

Дриопа кивает. Её ресницы вздрагивают в последний раз. Зелёные глаза цвета летнего луга, цвета спелого лайма, цвета новогодней ёлки гаснут… Я видела столько смертей там, в церкви, но почему именно что-то окончательно во мне ломает?

— Аполлинария, — снова зовёт Авель.

Молча встаю, продолжая смотреть на Дриопу. Нимфы — вечно молодые и прекрасные создания, дети природы, потомки стихии, выглядят такими невинными. Они не заслужили всего этого.

Никто не заслужил.

— Что ты себе позволяешь?

Сжимаю челюсть. Авель не получит от меня ни извинений, ни объяснений. Единственное, что он может ожидать — это пожелание идти к чёрту.

Завожу руки за спину, разворачиваюсь, слегка покачиваясь. Боль в плече ощущается как единственная постоянная переменная. Она отрезвляет.

— Она почила, директор, — сообщает куратор миротворцев, имея в виду химеру.

Авель удовлетворённо кивает. Желание вмазать ему со всей дури растёт в геометрической прогрессии.

— О чём ты с ней разговаривала, Аполлинария? Что спрашивала?

Я качаю головой. Пусть понимает это, как хочет.

— Ты сейчас не делаешь никому одолжение своим молчанием.

Позади Авеля замечаю Нину. Кажется, она только подошла. Маячит за спиной Авеля, не знает, как бы ей протиснуться внутрь помещения.

— Директор, — наконец говорит она, осторожно кладя ладонь Авелю на плечо.

На этот жест он никак не реагирует. Лишь молча делает шаг в сторону, пропуская Нину. Бегло осмотрев всех присутствующих, Нина останавливает свой взгляд на мне.

— Полагаю, задание защитники своё выполнили, — Нина оборачивается на Авеля через плечо. — Они могут быть свободны?

— С них ещё доклад о проделанной работе, — напоминает Авель.

Нина кивает со знанием дела. Она подаёт мне сигнал, едва заметно пошевелив пальцами. Я делаю несколько шагов в сторону выхода.

— С вашего позволения, директор, этим мы займёмся у себя. — Нина жёстко, на пятках, так, как это может делать только военный человек, разворачивается в ровной стойке. — По срокам мы знаем, — рапортует она. — Всё будет предоставлено вовремя.

— Уж будьте любезны, инструктор, — Авель кивает на меня. — Доколе она в вашем подчинении, спрашивать буду конкретно с вас.

Нина кивает. Боль в руке окончательно стирает всякие границы сознания, и я вижу лишь Никиту. Лицо от меня скрыто, но спина напряжена, ладони сжаты в кулаки.

Бен жаловался на Татьяну, но мог ли он подумать, что есть кто-то гораздо строже?

Не дожидаясь второго приглашения, следую за Ниной. Чувствую на себе взгляд Авеля, пока мою спину не прикрывает кто-то, кто двинулся следом. Наверняка другие защитники. Прикидываю, как бы нам с Ниной от них избавиться, чтобы остаться наедине, когда она вдруг останавливается (я едва успеваю притормозить, чтобы не врезаться в неё) и, не оборачиваясь, произносит: