Пепел и пыль (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

Рис замолкает, облизывает губы.

— Если я скажу тебе, что не желал смерти Авелю, отцу и тем, кто бросил меня, когда я больше всего нуждался в поддержке, то это будет ложью, — спустя какое-то время произносит он. — Захочешь посчитать меня монстром — я не буду тебя переубеждать.

Не знаю, какой реакции от меня ждёт Рис, поэтому коротко киваю.

— Зик рассказал мне о вирусе, который он обозвал Красной лихорадкой, и о том, что смертельно он влияет только на человека: оборотни исцеляются на уровне генов, у фейри имеется защитная магия, у нимф и иже с ними совершенно другая кровеносная система, и потому лихорадка, попадая внутрь их организма, впадает в анабиоз, неспособная больше продолжать свою жизнедеятельность… Почти у каждой из иных форм жизни был защитный механизм. У каждой, кроме человека.

Знаешь, сколько людей погибло от Красной лихорадки? В нашем воздухе, преисполненном земного кислорода, она не могла жить дольше получаса, но и этого ей сполна хватало для захвата нового хозяина. Я не берусь говорить о цифрах, но жертв было точно больше тех двоих, что были дороги лично мне. А из-за того, что заражение происходило не разом, а постепенно, в зависимости от контакта с переносчиком, всё списывали на плохую медицину… И в какой-то степени они были правы.

Стараюсь быть объективной, и это на мгновение туманит моё сознание: я начинаю понимать, что в словах Риса есть не только смысл, но и мотивация, достаточная для процессов вроде экспериментов над единицами, чтобы в последствии спасти тысячи. Приходится заставить себя очнуться: я вспоминаю Лию, Лукаса, Ричи. Каждое лицо, на котором на веки вечные застыла маска смерти. И теперь лишние силы требуются мне на то, чтобы сдержать гнев, полоснувший по и без этого накалённым до предела нервам.

— Я затратил почти восемь лет на то, чтобы вплотную приблизиться к настоящему решению проблемы беззащитности человечества. И в знак благодарности Авель уничтожил всё подчистую, подведя под нулевую ценность не только время, но и сам успех. Он осудил меня по Списку Трёх и навсегда изгнал из стражей, забрав всю силу. Но Авель совершил большую ошибку, забыв, чей я внук и чей сын. И если Рождественским что-то необходимо, Рождественские ставят свои потребности выше любых законов, включая законы нравственности и природы.

Рис снова замолкает. Я не рискую начинать говорить, ведь он явно не закончил. Просто подбирает слова, чтобы в лучшем виде предоставить себя мне: как жертву, как мученика. Но Рис совершал ошибки не по незнанию, а потому, что был воспитан определённым образом.

Его учили: если знаешь, что поступаешь правильно, цена вопроса не имеет значения.

— Конечным продуктом, универсальным лекарством, панацеей от всех болезней было бы подтолкнуть человечество в верном направлении: вверх по эволюционной лестнице, и чем скорее, тем меньше людей будут гибнуть от вирусов нам неизвестных, вроде Красной лихорадки. И мы с Зиком принялись за работу, благо биологического материала было полно. Пришлось повозиться, особенно на первых порах: химеры умирали, стоило только шрамам после операций начать схватываться. Клетки отторгали друг друга. Казалось, у нас ничего не выйдет.

— Погоди минуточку, — наконец решаюсь я. Как человеку, слышащему эту историю впервые, у меня уже должно было скопиться немало вопросов. А потому я начинаю с главного: — Химеры? Как те, с которыми мы вчера столкнулись в церкви?

— Верно. Это новые организмы, которые я создавал на основе уже существующих: нимф, сирен, оборотней, фейри. Основой всегда были оборотни, потому что именно их врождённое исцеление было необходимо мне в качестве базового гена. — Рис внезапно расслабляется. Его плечи опускаются, он немного отклоняется назад. Если бы у табурета была спинка, он бы наверняка вальяжно на неё откинулся. — Ещё были фениксы, но химический состав их ДНК оказался враждебной средой для трансплантации любой ткани, так что… Для них я нашёл другое применение.

— Разве это не убийство? — продолжаю наседать я.

— Что же, разве люди не всегда убивали кого-то в своих целях: животных ради еды и одежды, себе подобных ради власти и богатства? Чем отличаются мои убийства от их?

Я открываю рот, но понимаю, что сказать мне нечего.

— Именно, — произносит Рис, замечая мою растерянность. — Ничем. И, не хочу хвастаться, но мои труды принесли бы гораздо больше пользы, чем кусок мяса, клочок земли или килограмм золота.

— «Нет» чужеродным вирусам?

— «Нет» любым вирусам! — с гораздо большим энтузиазмом, чем это произнесла я, восклицает Рис. — Благодаря плановой своевременной вакцинации, каждая болезнь лечилась бы ещё на той стадии, когда её нельзя было диагностировать.

— Но разве это не должно остановить процесс старения и сделать людей бессмертными?

Рис прищуривается. Его мои неожиданные познания удивляют.

— Долгожителями — да. Но не бессмертными. Человеческий организм не приспособлен для бесконечной работы, к тому же имеет дурную особенность привыкать к чему-либо извне, а потому рано или поздно даже наше лекарство стало бы бесполезным. Но для первой ступени к совершенству, для отправной точки — оно стало бы настоящим прорывом.

Губы Риса трогает самодовольная улыбка, но я не могу разделить его радости.

— Что же это за лекарство? — спрашиваю, хмуря брови. — И как с ним связаны химеры?

— Ты, к слову, первая, кто задаёт этот вопрос, не пытаясь заранее сделать какие-то поспешные выводы и обвинить меня в преступлении против всех форм жизни, — заверяет меня Рис. — Все, включая Авеля, думали, что химеры — и есть конечная цель. Но они были созданы в качестве начальной популяции для формирования нового поколения организмов — гибридов. — Перед глазами всплывает лицо Эдгара. — Сверхлюдей. Их генофонд был идеален, антитела иммунной системы работали так, что не просто вытесняли любой вирус, токсин или чужеродную бактерию ещё, а попросту блокировали их ещё на подступе. Плазма крови гибридов — та самая панацея, к которой человек должен был стремиться, и мне удалось создать её, произведя на свет Еву и Эдгара — моих детей. Они должны были спасти этот мир, но мир, тонувший в собственной гордыне, не пожелал этого.

Даже когда Рис замолкает, последняя фраза ещё некоторое время эхом звучит у меня в голове. Это слишком правильно. То есть, не способ, но мотивы, не процесс, но сама цель. Я качаю головой, пытаясь расставить всё по полкам. В истории для Аполлинарии всё ещё было много дыр, но те обрывки, о которых известно мне, медленно, но верно превращались в одну понятную картину.

— Но зачем ты всё это мне рассказываешь? — интересуюсь я, и теперь уже не только как Аполлинария, но и как Слава.

Если однажды ему уже удалось всё провернуть, то я буду лишь балластом, который может попытаться воззвать к совести или вовсе остановить весь процесс.

— Я больше не хочу строить из себя героя, — спокойно произносит Рис, но меня этим не обмануть. Я вижу лёгкое изменение в его лице, похожее на волнение. Он не уверен, но в ком: в себе или во мне? — Они упустили свой шанс на спасение, и теперь я хочу вернуть то, чего меня лишили. Я мог бы жить с женой и двумя прекрасными детьми, стал бы великим учёным, спасителем человечества, но вместо этого с трудом дожил до сорока пяти. Я бы никогда не стал использовать своего племянника, уподобившись, тем самым, деду и отцу, но у меня не было другого выбора. А сейчас… сейчас я могу начать всё заново. — Рис тяжело вздыхает. Отворачивается, идёт к окну. — Хотя ту заполненную непроглядной темнотой пустоту у меня уже никто не заберёт.

— Ты вернулся не ради второго шанса и пресловутого долго и счастливо, — говорю я, когда понимаю, что теперь Рис ждёт от меня каких-то предположений.

Он кивает. Я не вижу его лица.

— Ты вернулся, чтобы отомстить, — продолжаю я.

И снова ответом мне служит короткий кивок.

— Но я…

— Я не хочу, чтобы ты пострадала, Аполлинария, — произносит Рис, разворачиваясь на пятках. — Ты и Роза — вы единственные, кто был со мной, когда другие отвернулись.