Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал - Вера Камша

Если на кровных линарцах поколение за поколением пахать и возить воду, они превратятся в крестьянских кляч. С кровью Гонтов случилось то же. Нет, Дикон, если кто и был достоин поднять знамя Рутгерта, то это Карл Борн! Его решимость не поколебал даже маршал Савиньяк… Немногие способны принести в жертву отечеству не только себя и свою семью, не только честь хозяина дома, но и жизнь друга. Карл на это пошел… К несчастью для нас всех, для Талигойи, хотя откуда он мог знать? Прости, в мои годы начинаешь жить прошлым, особенно если оно пожрало тех, кто был достоин жить и… носить корону.

— Эр Август, кого мой отец… — Нет, об этом нельзя спрашивать сейчас, когда сюзерен еще не обрел последнего пристанища в усыпальнице Раканов!..

— Ты что-то сказал? — Штанцлер устало потер лоб. — Еще раз прости. Молодым нужно не чужое прошлое, а собственное будущее. Мы, старики, об этом то и дело забываем.

— Я не понял про Карла Борна, — почти не соврал Дикон. — Почему он пожертвовал своей честью? Отец тоже был генералом Талига, тоже восстал и тоже ждал помощи из Каданы…

— Эгмонт Окделл никого не убил. Даже Ворона, хотя что могло быть проще, чем спустить курок… Разве ты не знаешь, как в окружении Эгмонта расценили принятый им вызов?

— Нет…

— Как мало мы говорим о самом важном! От Эгмонта ждали выстрела Борна. Или, если угодно, самого Алвы, всадившего пулю в талигойского генерала, честнейшего человека, к слову сказать… Ты сам мне рассказал про Адгемара, а ведь тот был иностранным государем, прибывшим на переговоры.

Люди, подобные Ворону, не церемонятся ни с друзьями, ни с врагами, ни с законами. Иное дело Эгмонт. Алва был ему врагом, но нет щита надежней чести Окделлов… Ворон это знал не хуже Катарины Ариго, потому и послал твоему отцу вызов, хоть его и пугали судьбой Савиньяка.

Теперь Дикон вспомнил. И понял то, чего не мог понять раньше. Письмо Эмиля, его неистовый отказ служить Раканам не были ни глупостью, ни бравадой. В порожденном двумя Эрнани братоубийстве отца потерял не только герцог Окделл. Для Савиньяка перейти на сторону Альдо было столь же невозможно, как для самого Дикона драться за Фердинанда.

— Савиньяки не примирятся с Людьми Чести, — прошептал юноша. — Никогда…

— Если б Савиньяки… — Штанцлер захлопнул книгу и бережно положил на стол. Это была «История царствования Франциска Оллара, родившегося в безвестности и обретшего милостью Создателя корону Талига». — Близнецы потеряли больше, чем отца, они потеряли душу. Их мать — урожденная Рафиано, а Рафиано холодны как змеи и так же расчетливы и коварны.

Ты не мог не слышать о трех подругах — Каролине Борн, Жозефине Ариго и пригретой ими Арлетте Рафиано. Сейчас жива лишь одна, самая младшая… Спроси при случае ее величество, много ли помогла ее овдовевшей матери графиня Савиньяк. Спроси Робера, сделала ли Арлетта хоть что-нибудь, чтобы избавить подругу от Маранов, а владения Эпинэ — от драгун.

Савиньяки по богатству уступают разве что Алва и Сильвестру, а на юге они почти всесильны. Ты видел, до чего довели Эпинэ, но ты вряд ли понимаешь, до чего госпожа Рафиано довела собственных сыновей… Если б она была вне себя от горя, как твоя матушка, если б в ее доме распоряжалась олларовская солдатня, ее можно было бы понять, но Арлетта Савиньяк не знала несчастий. Как и любви. Она вышла по расчету за одного из первых вельмож и богачей королевства и изменяла ему с кавалером, который был слишком разумен, чтобы пропадать на войне. Смерть Арно развязала любовникам руки. Графиня даже не надела траур, зато немедленно принялась взыскивать долги.

Арно был щедр и с друзьями, и с арендаторами. Двое его сыновей удались в отца, но титул получил белокурый Рафиано. В обход брата…

— Брата? — не понял Дик. — Какого брата? Его изгнали? Убили?

— Решил, что у Арно был четвертый сын? — невесело усмехнулся Штанцлер. — Увы, жизнь не трагедия в стихах, в ней все проще и грубее. Старший из близнецов, по-настоящему старший — Эмиль, но у Лионеля на плече родимое пятно Рафиано. Это решило все. Графиня выбрала наследника Савиньяков по своему разумению. Тогда она еще делилась с подругами. Возможно, эта откровенность стоила Каролине Ариго жизни…

— Значит… Настоящий граф — Эмиль?!

— Да, но этого не докажешь. Роды принимал семейный врач Рафиано, бывшая наперсница мертва, а записи в ее дневнике вряд ли удовлетворят королевский суд. Промолчит и принимавший исповедь графини священник. Конечно, есть гороскопы, но кто сейчас верит звездам? Что с того, что рожденные под знаком Одинокой Гончей порывисты, веселы и щедры, а порождения Охотничьего Рога расчетливы и холодны… В королевстве, основанном одним бастардом, где другого бастарда признали принцем, а теперь и королем, хотя имя настоящего отца известно даже зеленщикам, не станут негодовать из-за графов. Сам не знаю, зачем я тебе все это рассказываю… Долгое молчание и старость делают нас болтливыми.

— Они должны узнать правду! Я про Лионеля и Эмиля…

— А с чего ты взял, что Лионель ее не знает? Эмиль, тот слишком Савиньяк… Он верит брату и матери, как себе. Нет, Дикон, тут ничего не изменить, разве что ее величество… По закону регент может много больше, чем зачитывать рескрипты и давать свободу узникам. Графиня Ариго доверяла дочери во всем. Катарине вряд ли нужны доказательства, только помнит ли она о такой по нынешним временам малости? Ей и так непросто… Противостоять близким подчас трудней, чем врагам, а Робер Эпинэ — ее единственный родич, не считать же таковым пропащего Жермона.

— Это не повод оставлять все как есть. — Юноша решительно поднялся, в очередной раз позабыв о своей несчастной ключице. — Мы должны доказать… но сперва — ваше дело. Я еду к Роберу. Мне есть что ему сказать!

О том, что особняк Эпинэ превратился в казарму, Ричард слышал и раньше, но теперь убедился, что дядюшка Ангерран на сей раз не преувеличивал. Ворота с позеленевшими накладками были распахнуты, во дворе громоздились какие-то телеги, толкались возчики, таскали мешки солдаты. К центральному подъезду было не пробиться, а у привратницкой неопрятный малый осматривал лошадей. Довольно-таки невзрачных, адуанские кони и те были приличнее.

— Монсеньор, — виновато произнес вернувшийся камердинер, — никак не проехать, пока не разгрузят.

— Вы не догадались узнать, дома ли Эпинэ?

— Дома, но не принимает.

— Примет. Помогите сойти.

Привыкаешь ко всему. И к боли, и к карете, и к тому, что выходить из нее нужно медленно и осторожно, по возможности не двигая головой и плечами.

— Поберегись!