Самые знаменитые ученые России - Геннадий Прашкевич

«…Начался бурный организационный период, когда нужно было собирать людей, доставать помещения, оборудование, – вспоминал академик И. К. Кикоин о самых первых днях проекта. – Временно нам было предоставлено помещение в Пыжевском переулке и в Институте неорганической химии на Калужской улице. И снова Игоря Васильевича можно было видеть бегущим с облученными мишенями из одного конца коридора в другой. Казалось, мы снова в ЛФТИ. Наряду с этой работой Курчатов выполнял огромную организаторскую работу. Засиживались мы на Пыжевском до поздней ночи.

Однажды было сказано, что нужно готовить доклады о программе работ с указанием конечных сроков практического решения проблемы. Мы засели за составление такого доклада – каждый по своей части. И в один из вечеров предстали перед правительством. Докладывали тоже по своей части. И в каждом докладе содержался пункт, указывающий сроки получения практических результатов.

Как известно, эти сроки были выдержаны.

В это время Игорь Васильевич организовал работы не только по созданию института. Теоретики и экспериментаторы взаимно обучались основам будущей ядерной техники. Коллективно обсуждались основные проблемы, связанные с практической задачей, которая была поставлена. Все, особенно Курчатов, чувствовали огромную ответственность, возложенную на коллектив. Большое беспокойство вызывал вопрос, не обгонит ли нас фашистская Германия. Не было никакой уверенности, что Германия усиленно не занимается проблемой урана. Было ясно, что если в 1941 году все публикации, относящиеся к делению урана, вдруг прекратились, то все, в том числе и немцы, должны были понимать, что начались работы по использованию этого явления для важных целей. Нужно было принять во внимание и то, что в печати появился целый ряд статей с оценкой того действия, которое может вызвать цепная ядерная реакция, если она осуществится.

В лаборатории поначалу эксперименты осуществлялись в очень малом масштабе: не было места. Но теоретические и расчетно-оценочные работы велись с чрезвычайной интенсивностью. После наших докладов о перспективах решения проблемы процесс организации лаборатории резко ускорился. Довольно быстро было выделено новое помещение и приведено в порядок старое. К концу 1944 года мы уже имели достаточно приличные помещения для работы».

Для сооружения циклотрона решено было воспользоваться готовыми блоками того циклотрона, что был изготовлен в Физико-техническом институте еще до войны. В марте 1943 года в осажденный Ленинград отправились научные сотрудники Л. М. Неменов и П. Я. Глазунов. Они доставили два вагона различного оборудования. Им даже удалось переправить в Москву высокочастотный генератор, обеспечивающий ускорение частиц и крупные блоки циклотрона. Однако, электромагнит, который находился на заводе «Электросила», переправить в Москву не удалось: транспортировать махину, весящую 75 тонн, оказалось попросту невозможно.

В 1944 году в Москве заработал уникальный прибор.

Разогнанные в циклотроне дейтоны бомбардировали бериллиевую мишень, образовывая интенсивный пучок нейтронов. На пути пучка ставились исследуемые элементы, в первую очередь уран. Так были извлечены первые порции продукта взаимодействия урана-238 с нейтронами – плутония, что позволило разработать основы промышленной технологии его получения.

6 августа 1945 года американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, а 9 августа на другой японский город – Нагасаки. В течение считанных секунд погибли сотни тысяч людей. Сразу стало понятно, что военное равновесие в мире грубо нарушено. Не удивительно, что работы над созданием атомной бомбы в СССР резко ускорились. Уже в декабре 1946 года был запущен первый советский уран-графитовый реактор, а 29 августа 1949 года на специальном Семипалатинском полигоне испытали, наконец, саму бомбу.

«…С центрального пульта пошли сигналы, – вспоминал один из участников испытаний (В. С. Комельков). – По сети связи донесся голос с пульта управления: „Минус тридцать минут“. Значит, включились приборы. „Минус десять минут“. Все идет нормально. Не сговариваясь, все вышли из домика и стали наблюдать. Сигналы доносились и сюда. Впереди нас сквозь разрывы низко стоящих туч были видны освещенные солнцем металлическая башня и цех сборки. Несмотря на многослойную облачность и ветер, пыли не было, ночью прошел небольшой дождь. От нас по полю катились волны колышущегося ковыля.

«Минус пять» минут, «минус три», «одна», «тридцать секунд», «десять», «две», «ноль»!

На верхушке башни вспыхнул непереносимо яркий свет.

На какое-то мгновение он ослаб и затем с новой силой стал быстро нарастать.

Белый огненный шар поглотил металлическую башню и цех и, быстро расширяясь, меняя цвет, устремился вверх. Базисная волна, сметая на своем пути постройки, каменные дома, машины, как вал, покатилась от центра, перемешивая камни, бревна, куски металла, пыль в одну хаотическую массу. Огненный шар, поднимаясь и вращаясь, становился оранжевым, красным. Потом появились темные прослойки. Вслед за ним (за огненным шаром), как в воронку, втягивались потоки пыли, обломки кирпичей и досок. Опережая огненный вихрь, ударная волна, попав в верхние слои атмосферы, прошла по нескольким уровням инверсии, и там, как в камере Вильсона, началась конденсация водяных паров. Сильный ветер ослабил звук, и он донесся до нас как грохот обвала. Над испытательным полем вырос серый столб из песка, пыли и тумана с куполообразной, клубящейся вершиной, пересеченной двумя ярусами облаков и слоями инверсий. Верхняя часть этой этажерки, достигая высоты 6–8 км, напоминала купол грозовых кучевых облаков. Атомный гриб сносился к югу, превращаясь в бесформенную рваную кучу облаков гигантского пожарища».

Как доложили наблюдатели, через десять минут проникшие почти в эпицентр взрыва, металлическая башня, на которой была установлена бомба, исчезла вместе с бетонным основанием – металл испарился. На месте, где раньше стояла башня, зияла огромная воронка. Желтая песчаная почва вокруг спеклась, остекленела и жутко хрустела под гусеницами танка. Говорят, что на центральном пульте Берия обнял и расцеловал Курчатова, сказав при этом: «Было б большое несчастье, если б не вышло!» Разумеется, Курчатов понял тайный смысл сказанного.

«Сообщение ушло в Москву прямо с ядерного полигона, – вспоминал присутствовавший на испытаниях инженер С. Л. Берия, сын всесильного руководителя НКВД, – а несколько позднее Сталин попросил отца пригласить к нему Игоря Васильевича Курчатова и его ближайших помощников, а также членов атомного комитета. Такое приглашение в те годы расценивалось посильнее, чем самый высокий орден. Ученые остались довольны приемом. Все получили колоссальное материальное вознаграждение, автомобили, для них были построены дома. Словом, труд атомщиков был оценен по достоинству. И это, заметьте, в условиях всеобщей послевоенной бедности. Сталин тогда сказал, что с большим удовольствием сделал бы все это и для всех остальных людей, работавших над атомным проектом, они это заслужили, но, к сожалению, пока такой возможности у страны нет».

Американцы испытали шок.

Они были твердо убеждены, что о создании атомного оружия в стране, только что перенесшей тяжелейшую войну, не может быть и речи.

Но в 1953 году в СССР испытали и первую термоядерную бомбу.

Картина, увиденная наблюдателями в эпицентре, оказалась знакомой: на месте металлической башни, на которой монтировалась бомба, находилась громадная воронка, почва превратилась в спекшуюся стекловидную массу – желтую, испещренную трещинами, покрытую оплавленными комками. Чем дальше от эпицентра, тем повреждений было меньше, но везде желтела эта страшная оплавленная корка, а еще дальше шла черная обугленная земля и, наконец, поля сохранившейся травы. В траве изумленные люди находили множество беспомощных птиц. Свет и грохот взрыва разбудил птиц, они взлетели, излучение спалило им крылья.

«…Когда Игорь Васильевич вернулся после этих испытаний в Москву, – вспоминал академик Александров, – я поразился каким-то его совершенно непривычным видом. Я спросил, что с ним, и он ответил: „Анатолиус! Это было такое ужасное, чудовищное зрелище! Нельзя допустить, чтобы это оружие начали применять“. Он глубоко переживал ужас, охвативший его, когда он осмыслил результат испытаний. Он стал рассуждать о запрете атомного оружия, о мирном использовании атомной энергии».

Впрочем, Курчатов прекрасно понимал, что создание советского атомного оружия имело огромный смысл. Мир не мог находиться долго в шатком равновесии. «…Согласно чрезвычайному военному плану Командования Стратегических Сил, утвержденному в октябре 1951 года, – писал американский исследователь Д. Холловэй, – стратегические воздушные операции планировалось начать через шесть дней после начала войны (то есть планируемого нападения Соединенных Штатов Америки на СССР). Предполагалось, что тяжелые бомбардировщики с базы в штате Мэн сбросят 20 бомб на регион Москва – Горький и вернутся в Англию; средние бомбардировщики с Лабрадора нанесут удар по району Ленинграда 12 бомбами и вернутся на британские базы; средние бомбардировщики с английских баз пролетят над побережьем Средиземного моря и, сбросив 52 бомбы на промышленные районы Поволжья и Донецкого бассейна, вернутся на ливийские и египетские аэродромы; средние бомбардировщики с Азорских островов сбросят 15 бомб в районе Кавказа и приземлятся в Саудовской Аравии. Бомбардировщики с Гуама доставят 15 бомб, предназначенных для Владивостока и Иркутска…»