К. Р. - Элла Матонина

А композитор был на гастролях в Америке, видел «много оригинального, интересного и красивого», но всеми фибрами души стремился в российскую глушь. Добрался и сел за работу. Вчерне окончил одноактную оперу «Иоланта», балет «Щелкунчик», ездил в Москву на репетиции «Пиковой дамы» и посетил Афанасия Афанасьевича Фета…

Фет был постоянной фигурой их бесед. С юности перед ним, его поэзией преклонялся Великий князь. Чтил его и Чайковский.

— Если бы это были не письма, то был бы дуэт, посвященный Фету. Вы бы написали музыку для него, — смеялся молодой Константин при встречах с композитором.

И правда — Великий князь писал Петру Ильичу: «Не могу не поделиться с Вами впечатлениями, которые Фет на меня производит… Ни один поэт не пленяет меня сильнее Фета; я зачитывался им… Вот истинная поэзия, чистая, прекрасная, неуловимая».

Петр Ильич отвечал: «Фет — явление совершенно исключительное; нет никакой возможности сравнивать его с другими первоклассными нашими или иностранными поэтами, искать родства с Пушкиным, или Лермонтовым, или А. Толстым, или Тютчевым… Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзией, и смело делает шаг в нашу область. Поэтому часто Фет мне напоминает Бетховена, но никогда Пушкина, Гёте или Байрона, или Мюссе. Подобно Бетховену, ему дана власть затрагивать такие струны нашей души, которые недоступны художникам… ограниченным пределом Слова. Это не просто поэт, а поэт-музыкант».

Но Чайковский не был лично знаком с Фетом. И вот, наконец, побывал в Воробьевке, в имении поэта в Курской губернии. Помог случай, этот псевдоним Бога, который не хочет раскрывать своего имени. Рядом с Фетом в деревне Уколово жил старший брат Петра Ильича — Николай Ильич, знавший Фета. Так братья Чайковские оказались в Воробьевке.

Константин Константинович узнал об этом сначала из письма Фета и легко представил, как Фет дарит свои стихи Чайковскому, как милая его жена Марья Петровна ставит на стол перед Петром Ильичом большой букет, зная, как он любит цветы, как гостям показывают парк, дом. Ах, как он завидовал и Фету, и Чайковскому, и даже барышне, которая пишет письма под диктовку старого поэта и может видеть всех этих замечательных людей!

Об этом он написал Петру Ильичу, который как полноправный член дуэта откликнулся: «Афанасий Афанасьевич… чрезвычайно приятный, полный оригинальности и юмора собеседник… До чего очаровательно его летнее местопребывание! Что за дом, что за парк, что за уютное убежище для стареющего поэта! К сожалению, наш поэт вовсе не пользуется наслаждением жить в этой поэтической обстановке. Он безвыходно сидит дома, диктует перевод Маргинала, стихи, ссорится с барышней, которая пишет под его диктовку, и дальше балкона никуда не выходит… Как молода и свежа его муза! Мы оба сожалели, что обстоятельства мешают Вашему Высочеству предаваться поэтической деятельности».

«Да… В моей жизни — возня и гоньба… И вот уже Фета нет…» — Константин Константинович отложил письма, дневниковую тетрадь. За окнами тихо шуршал октябрь. Дожди запаздывали.

Ему захотелось перечитать строки одного письма Чайковского. Кажется, оно было написано в такую же октябрьскую, как сейчас, пору.

«Год? Два назад? — Он перебрал листы. — Вот оно, это письмо: тогда в Ильинском умерла Алике, моя племянница. Фет на ее смерть написал стихи. А у меня получилось сухо и казенно». — Константин просмотрел лист. Строки, которые он искал, были в конце.

Чайковский писал: «Нередко приходишь на мысль, что, быть может, пора и совсем закрыть свою лавочку. Дело в том, что автор, достигнувший успеха в признании его заслуг, делается помехой для молодых авторов. Было время, когда меня знать не хотели, и если бы не покровительство Великого князя, отца Вашего, — ни одной моей оперы не приняли бы на сцену».

В воскресенье утром, 25 октября 1893 года, от Модеста Ильича, брата композитора, пришла телеграмма: в три часа ночи умер Петр Ильич. В дневнике Константин Константинович писал: «Я долго не мог прийти в себя, получив горестную весть о кончине Чайковского. Еще одним человеком, дорогим для русского искусства, меньше. Мы с ним переписывались, у меня хранится немало его писем. И всё увеличивается число пакетов с письмами от людей, которые мне уже писать не будут. А те, что еще живы, стары и недолго мне оставаться с ними в отношениях: Страхов, Майков, Полонский».

Смертью пятидесятитрехлетнего Чайковского все были поражены. Царь и Царица не скрывали печали. Константин Константинович долго сидел за столом над листом бумаги, но стихи «на смерть» не шли, муза была беззвучна.

В Гатчину Императрице Марии Федоровне прислали ноты последних сочинений Чайковского. Это были фортепианные пьесы и романсы на слова Ратгауза. Константин Константинович сел за рояль.

— Кто он, этот Ратгауз? — спросила Дагмара.

— Молодой переводчик. Кажется, из Киева. Петр Ильич с ним не был знаком. Стихи пришли по почте.

— Но это шесть шедевров. Сыграй, пожалуйста, Костя.

Он сыграл самый печальный — «Снова, как прежде, один»…

— Что-то замогильное. Словно не Чайковский… Не о себе ли он? — И Дагмара ушла, грустно попрощавшись.

Потом из Стрельны Константин Константинович поехал в Петербург, чтобы отстоять в Казанском соборе заупокойную литургию и отпевание. Погребением распоряжалась дирекция Императорских театров. Деньги дал Царь. Все было красиво и торжественно. Газеты писали, что у гроба стояли правоведы-юноши, которые учатся в училище, где учился Чайковский.

В церкви было тесно, собралось очень много людей, хотя вход был по пригласительным билетам. Богослужение поражало величественностью. Пел хор Русской Императорской оперы, служил преосвященный Никандр, епископ Нарвский.

Константин Константинович записывал вечером:

«Пели „Вторую“ и „Тебе поем“ из литургии, сочиненной покойным. Мне хотелось плакать и думать, что не может мертвый не слышать своих звуков, провожающих его в мир иной. Уж я не видал его лица; гроб был закрыт. И больно, и грустно, и торжественно, и хорошо было в Казанском соборе. Оттуда гроб повезли в Александро-Невскую Лавру, где и похоронили на кладбище.

Сильно болела голова».

В последний вечер этого года Константину Константиновичу вернули его письма к Петру Ильичу Чайковскому. К. Р. и Чайковский переписывались с 1880 по 1893 год: 23 письма написал Великий князь, 32 — композитор. Константин разобрал их по порядку и вложил свои письма в один конверт с письмами покойного.

Через 20 минут закончился 1893 год.

Однако чуть раньше, 2 декабря 1893 года, Его Высочество Великий князь получил письмо от Модеста Ильича Чайковского, брата покойного композитора.