Семья Буссардель - Филипп Эриа

Зато конец холостяцкого существования Амори вознаградил Буссарделей за эту неудачу. Отец женил его на дочери одного из директоров Французского банка, и это позволило маклеру теперь уже с полным спокойствием взирать на будущее: отныне окончательно была обеспечена преемственность его конторы, его имущества, его принципов, его имени. Восстановилась традиционная парная упряжка братьев Буссардель.

Молодая жена Амори сразу же заняла достойное место в женской когорте Буссарделей, забеременев в замечательно короткий срок; и старый pater families, видя столь скорые плоды этого брака, доводившего число его внуков до девятнадцати (никто из его сыновей и дочерей, даже умерший Эдгар, не оказался бесплодным), мог с полной искренностью заявить однажды за десертом на субботнем обеде, с бокалом шампанского в руке:

- Ну вот! Моя жизнь в супружестве - увы! - оборвалась в год войны, моя жизнь как отца продолжалась, и вот она закончена: отныне я только дедушка.

- За здоровье дедушки! - воскликнули его дети.

- Нет, - возразил Фердинанд Буссардель и, подняв бокал, поклонился своей новой снохе, покрасневшей от гордости: - За здоровье будущего маленького Буссарделя!

И дед обвел взглядом столовую, в которой в течение двадцати двух лет с тех пор как вышла замуж его старшая дочь Флоранс - очень редко случалось, что на семейном обеде не сидела за столом хотя бы одна беременная супруга. Так шло почти уже четверть века, и так должно было идти и впредь, В кругу родственников, собиравшихся на авеню Ван-Дейка, вполне обычным зрелищем была отяжелевшая фигура будущей матери. Само собой подразумевалось, что девица из семейства Буссардель, выйдя замуж, и девица, ставшая женою одного из Буссарделей, должна рожать детей, и они умели это делать. Во время беременности и родов они соблюдали столь разумные обычаи и правила, что с них брали пример в других семьях, придерживались они этих правил с неослабным и спокойным мужеством, которое усваивала каждая из Буссарделей. Они полагали, что из-за такой малости жизнь не должна останавливаться, они оставались на ногах до первых схваток, они носили широкие платья, скрывавшие их обезображенный стан, с большей гордостью, чем последнее творение знаменитой портнихи.

На том обеде, за которым Фердинанд Буссардель перед лицом своей многообещающей снохи, жены Амори, заявил, что отныне он будет только дедушкой, семейство Буссардель в последний раз видело тетю Лилину здоровой. Вскоре она дважды прислала на авеню Ван-Дейка своего кучера, поручая ему передать ее извинения: в субботу извинилась, что не может быть на обеде, а в четверг - на завтраке, хотя эти завтраки были установлены специально для нее. "Я не могу жить от субботы до субботы, не видя своих внучатых племянничков и племянниц, - говорила она. - Я их обожаю, без них неделя тянется для меня бесконечно!" При втором появлении кучера Амели велела позвать его к ней и расспросила; он с каким-то смущенным видом отвечал, что оба раза его хозяйка не могла приехать из-за того, что занята делами благотворительности. Амели это показалось странным, но она спокойно отпустила его, так как положила себе за правило никогда ничего не выпытывать через прислугу.

Сама она не решилась поехать на улицу Нотр-Дам-де-Шан: возможно, тетушка была больна и не хотела, чтоб это знали, - вполне вероятная прихоть старой девы. У Амели, особенно с тех пор, как она возглавляла по женской линии семью Буссарделей и стала бдительной покровительницей своих родных, установились с тетей Лилиной отношения почтительного вооруженного мира. Быть может, из-за того, что они принадлежали к разным поколениям, а это, как известно, развивает у молодых более критический взгляд на старших; она не могла придерживаться той беспечной и насмешливой снисходительности, которую ее свекор, дядя Луи и тетка Жюли Миньон по-прежнему выказывали старой деве. Амели Буссардель, цветущая, крепкая женщина, твердо ступавшая по земле, способная с одинаковой легкостью три часа ездить верхом на лошади и три часа просидеть за вышивкой, женщина, у которой иной раз, когда горничная причесывала ее на ночь, волосы потрескивали под расческой, женщина, от которой исходил запах здоровой, сильной брюнетки, мать пятерых детей, с невольной брезгливостью смотрела на высохшую фигуру тети Лилины, на ее восковое лицо, на ее тусклые, мертвые волосы, похожие на белый пух, на ее холеные ручки, которые, казалось, за все долгое существование этой старухи никому не дали настоящего человеческого рукопожатия.

Тетя Лилина не любила, чтобы ее навещали. Два раза в год она устраивала у себя детские балы, на которых гостей развлекал фокусник или "волшебный фонарь"; и уж для этих приемов она нарочно все переворачивала в своей квартире, желая подчеркнуть свою самоотверженность и вместе с тем стремление не видеть больше у себя посетителей до следующего празднества.

Так как у нее и в семьдесят два года был прекрасный желудок, она стала не то чтобы чревоугодницей - "боже упаси!" - с ужасом говорила она, - но "немножко лакомкой", а поэтому в четверг вечером Амели послала ей компоту из вишен под тем предлогом, что повар приготовил его к завтраку специально для тети Лилины. Слуга, отправленный с поручением, возвратившись, доложил, что швейцар не пустил его подняться на второй этаж в квартиру мадемуазель Буссардель, так как она больна и, по словам ее людей, уже неделю не выходит из спальни.

Амели отправилась на левый берег, поднялась без всяких разговоров в квартиру и убедилась, что старуха действительно больна, ослабела и как будто заговаривается. Посетительница ожидала весьма нелюбезного приема, но тетя Лилина только сказала:

- Вы уже пришли?

- Вам нездоровится, тетушка?

- Не наклоняйтесь ко мне так близко, у вас очень голова большая, залепетала вдруг больная. - Почему это у вас у всех такие большие головы?

Она дернулась, чепец у нее съехал набок и закрыл ей один глаз, но старуха и не подумала поправить его. Амели села у кровати, внимательно присматриваясь к больной, но та, постепенно оправившись от испуга, отвечала на ее вопросы довольно логично.

- Мне ничего не надо, дитя мое, - говорила она. - Я скоро поправлюсь. Просто я немного устала. А ухаживают за мной очень хорошо, все очень внимательны ко мне.

Когда Амели вышла в переднюю и, затворив за собою дверь спальни, хотела было расспросить слуг, послышались шаркающие неверные шаги и на пороге "рабочего кабинета" своей духовной дочери показался дряхлый аббат Грар. Госпожа Буссардель двинулась прямо на него, и ему пришлось отступить в кабинет; он неловко указал ей на стул, словно был у себя дома, но, заметив свой промах, остался стоять перед ней, сложив руки на животе и потупив взгляд.

- Что случилось с тетушкой?

- Апоплексия, легкая апоплексия!

Он с присвистом произносил слово "апоплексия", а тембр голоса у него был какой-то вялый, ватный, как у всех людей, привыкших говорить в таких местах, где положено изъясняться шепотом.

- Почему же слуги не известили господина Буссарделя? Это просто непостижимо!

- В самом деле, сударыня, в самом деле... Но больная не позволила.

- Раз вы это утверждаете, приходится верить, - сказала Амели помолчав. - Но так как, по-моему, сейчас тетушка немного не в себе, мы сами будем ухаживать за ней. Никто, я полагаю, не найдет в этом ничего дурного?

Аббат поднял обе руки и заверил, что родные могут быть совершенно спокойны на этот счет.

- Я приеду через час в экипаже, в котором удобно будет ее перевезти.

- Но у нее только легкая апоплексия, сударыня, легкая апоплексия, твердил аббат.

Больную перевезли на авеню Ван-Дейка, и через неделю, лишь только ей стало немного лучше, она потребовала, чтобы к ней вызвали ее доверенного.

Амели немедленно послала по почте письмо этому ходатаю по делам, передав ему распоряжение тетушки, и тут же отправила слугу к домашнему врачу семейства с запиской, в которой просила его побывать у них в тот же день к вечеру. Их пользовал Карто де ла Шатр, известный врач, профессор Медицинского института.

- Дорогой доктор, - сказала Амели, перед тем как повести его к больной. - Прошу вас, побеседуйте с моей тетушкой, прислушайтесь к ее ответам. Мне надо знать, можно ли считать, что она, как говорится, в здравом уме и твердой памяти. Я, разумеется, оставлю вас одних.

Через четверть часа Карто де ла Шатр вышел из комнаты старой девы и сказал, что нет оснований полагать, будто она не в своем уме. У нее еще наличествуют признаки легкого левостороннего паралича, но ослабления умственных способностей сейчас не наблюдается, и до второго апоплексического удара нечего бояться, что это произойдет.

- Благодарю вас, - ответила Амели и больше не стала его расспрашивать; а на следующий день, когда явился доверенный тети Лилины господин Минотт, она сама его проводила к больной; затем потребовала, чтобы ей подали карету, и отправилась с очередными визитами.