Семья Буссардель - Филипп Эриа

- Ах, бедное мое дитя! Я не хотела бы вызывать у вас угрызения совести, но подумайте, как вы нас напугали!

- Искренне сожалею об этом, тетушка, - ответила Амели, которая по недостатку чувствительности так и не научилась называть свою родственницу "тетей Лилиной". - В мои намерения вовсе не входило тревожить вас... Не желаете ли вы переодеться? Не могу здесь предоставить в ваше распоряжение горничную, но буду рада сама помочь вам.

- Тогда расстегните мне сзади крючки, дитя мое. Я надену летний капотик. Боже, как меня измучила эта жара - ив вагоне, и в этой коляске!.. О, я, конечно, не жалуюсь... Мои мучения так ничтожны по сравнению с семейной драмой!..

"Пусть выговорится!" - думала Амели.

- Ведь это же действительно драма, - продолжала тетя Лилина. - Когда брат сообщил мне, что произошло, поверите ли, мне стало дурно! Несчастья, поражающие нашу семью, слишком сильно отзываются в моей душе!.. Да, дитя мое, я перестрадала все ваше горе и глубоко порицаю Викторена! Благодарение небу, остальные мои племянники совсем не похожи на этого мужлана, на этого дурака! Нет, они не одного поля ягоды!

Амели удивил злобный тон, каким было произнесено это отступление, но тетя Лилина с годами стала чудачкой, и прежнее ее нарочитое беспристрастие к Викторену превратилось в постоянное стремление очернить его. Амели, во всяком случае, убедилась, что старая дева не пытается отрицать вину своего племянника.

"Неужели они все будут следовать этому методу? - подумала она. - Это очень упростило бы дело".

Тетя Лилина, должно быть, в самом деле устала и, как только переоделась в капот, заявила, что ей необходимо собраться с мыслями. Говоря это, она указывала на смежную с ее комнатой маленькую гостиную, которую оставили за ней со времени "ужасного года", так как она устроила там свою молельню; но племянница догадалась, что старая ханжа, скорее всего, хочет подремать.

Амели поднялась к себе в комнату и спокойно сидела там, с твердостью ожидая, когда ее тетки все вместе или поодиночке примутся "воздействовать" на нее. К великому ее удивлению, до обеда никаких вылазок не было, никаких поползновений не произошло. При первом же ударе колокола, сзывавшего к столу, она спустилась в нижний этаж и увидела, что перед "летним крыльцом" прохаживается взад и вперед Амори. Он подошел к ней.

- Амели, вечером приедет отец. Мне было приказано сообщить ему, тут ли вы. Моя телеграмма пришла вовремя, и он успел сесть в поезд, который отходил в два часа пятнадцать минут. Сейчас он в пути, я получил об этом телеграмму. Я счел возможным распорядиться, чтобы запрягли лошадь в тюльбири и поехали в Бурж встретить его.

- Вы хорошо сделали.

Амели знала, что в лице своего свекра найдет самого опасного и самого искусного противника; она нисколько не сомневалась, что рано или поздно ей придется столкнуться с ним, и теперь радовалась, что не растратила свои силы в предварительных мелких стычках.

- Ваши тетушки знают, что он приедет? - спросила Амели.

- Я их предупредил, как только получил телеграмму.

"Вот почему они сейчас воздерживаются и не выскакивают", - подумала Амели и лишний раз восхитилась духом дисциплины, царившим в этой семье.

Все три дамы разошлись по своим комнатам в половине одиннадцатого вечера, выпив по чашке липового отвара, и ни одна не сделала ни малейшего намека на то, что волновало их мысли; в течение трех часов они вели непринужденный разговор, занимаясь при этом рукоделием, прерванным в конце прошлого лета.

Амори сидел в гостиной в обществе невестки. Поезд прибывал в Бурж в восемь часов двадцать пять минут; даже если бы путешественник, не теряя ни минуты, сел в тюльбири, он не мог приехать раньше двенадцати часов ночи. Да в такую душную грозовую погоду, в такую тьму лошадь могла и замедлить обычный свой аллюр.

В первом часу, когда в деревенской тишине зазвонил колокол у ворот, Амели попросила деверя поднять занавеси на окнах со стороны "зимнего крыльца" и вышла встретить свекра.

Появление Фердинанда Буссарделя совсем не походило на прибытие четырех ее родственниц. Он спрыгнул с подножки тюльбири и взбежал на крыльцо, бросив на свою сноху пронизывающий взгляд; чувствовалось, что он еще полон нервного возбуждения, вызванного тревогой. "Ну вот, - подумала Амели, - ему спать не хочется, объяснение произойдет сегодня ночью".

Сняв шляпу, он, как обычно, поцеловал ее в лоб и, взяв под руку, повел в гостиную, но не сказал ни слова.

- Вы обедали, папа? - спросила Амели.

- Увы, не обедал! На вокзале, правда, продают корзиночки с едой, но это ужасная гадость! Я рассчитывал на вас. Надеюсь, не зря?

- Вам приготовлено в спальне закусить. Прошу извинить, что не в столовой: тут нет прислуги.

- Прекрасно! Пройдем ко мне. Я очень голоден.

Поднявшись по лестнице, он поглядел искоса на Амори, тот пожелал ему спокойной ночи и исчез. Отец отворил дверь в свою комнату и подтолкнул впереди себя сноху.

- Вы мне составите компанию, - сказал он уверенным тоном.

Дверь затворилась за ними.

За ужином не было сказано ничего серьезного. Буссардель с аппетитом поглощал все, что было оставлено для него; чашка бульона, холодный цыпленок, ломоть паштета, салат, который ждал его незаправленным.

- Замечательно приятный вкус у этого орехового масла, - сказал он, второй раз положив себе салата. - В Париже такого не найдешь, только в Берри. А что, Амели, трудно было бы привозить его отсюда?

- Полагаю, что нет.

- Надо будет подумать над этим.

Амели ничего не ответила. Попробовав местного козьего сыра, Буссардель, воспользовавшись предлогом, стал расспрашивать о ферме, о скоте, осведомился, какой приплод в этом году. "Помните, что жизнь идет своим чередом, - говорил он этими вопросами. - В моих глазах ровно ничего не изменилось, не воображайте". Амели не выражала недовольства, но держалась настороже. Ее мучило нетерпеливое желание спросить о детях. Но Буссардель сам заговорил о них:

- Дети ваши совершенно здоровы, - сказал он. - Каролина, как вы, конечно, и ожидали, усердно о них заботится.

"Я не прибегну к недостойным приемам, если смогу без них обойтись", указывал он этими словами. Почувствовав, как он уверен в себе, она насторожилась, напрягла свою волю.

- Ух! - воскликнул Буссардель, закончив ужин, и, встав с места, откатил столик в угол комнаты. Затем пододвинул себе кресло и уселся в своей любимой позе, заложив большие пальцы за проймы жилета. - А теперь, милая моя, поговорим. Прежде всего должен сказать следующее: я весьма сожалею о вмешательстве моих сестер и жены моего брата. Мне не удалось этому воспротивиться. Да будет вам известно, что новость о вашем бегстве живо распространилась среди всей нашей родни. Старшая моя сестра тотчас же примчалась на авеню Ван-Дейка. Она вознамерилась взять все это дело в свои руки, и, во всяком случае, я не мог помешать ей производить расследование собственными силами. Она чуть было раньше меня не дозналась, что вы в Гранси. Словом, она по собственному почину отправилась сюда. Повторяю, меня ее самовольные действия очень огорчили, но я не могу не признать, что они продиктованы похвальными побуждениями. Вас не должна удивлять тревога ваших родственниц.

- Я ничему не удивляюсь. Я надеялась, что моя просьба будет уважена, но быстро поняла свое заблуждение. Все же благодаря своему "бегству", как вы это называете, мне удалось пробыть двое суток в одиночестве и поразмыслить этого было для меня достаточно, чтобы все обдумать и принять решение.

Свекор, учтиво слушавший ее, сделал жест, ясно означавший: "Не так быстро. Зачем спешить?" Но Амели успела сказать то, что хотела.

- Кроме того, - продолжал Буссардель, насколько я мог понять из слов старика Жермена, с которым мы беседовали всю дорогу, - госпожа Клапье младшая сочла уместным присоединиться к моим сестрам, а вы отослали ее обратно. Если это верно, весьма признателен.

- По правде говоря, отсылая отсюда госпожу Клапье, я нисколько не думала о вас.

- Разумеется, разумеется. Но мне это пошло на пользу, и это, кстати, доказывает, что наши с вами интересы совпадают...

"Интересы, расследование, дело - вон какими словами он говорит о человеческой душе", - думала Амели. А Буссардель продолжал:

- Но, в конце концов, все это имеет лишь второстепенное значение. Перейдем к сути дела. Я не могу дальше вести разговор, пока не сделаю заявления тягостного для меня, но необходимого, ибо мой долг перед вами сказать правду. Я порицаю Викторена.

По-видимому, он ждал, что слова эти произведут большое впечатление на сноху; но, казалось, они мало тронули Амели. Она посмотрела ему прямо в глаза.

- Простите, - сказала она дрогнувшим голосом, - я хочу задать вам один вопрос. Знали вы, что ваш сын встречается по ночам с этой женщиной в спальне Амори?

- Я?! - воскликнул он, приложив руку к сердцу.

- Можете вы дать честное слово, что вам это не было известно?