Семья Буссардель - Филипп Эриа

Амели с застывшим лицом смотрела вдаль. Несколько раз стегнула хлыстом по подолу амазонки, потом быстрым шагом направилась к своей лошади.

- Здравствуйте, Амори, - сказала она, войдя в гостиную, где сидел ее деверь. - Полагаю, вас послал сюда отец?

- Здравствуйте, дорогая Амели, здравствуйте! - И Амори поднял руки с глуповатой улыбкой, которую считал весьма политичной. - Умоляю, не встречайте меня в штыки! Я, знаете, приехал только затем, чтобы...

- Послушайте, Амори. Я не знаю, с каким поручением вас ко мне направили, не знаю, что именно вам известно о несчастье, которое меня постигло, и что вы думаете о нем, не знаю даже - подождите, не перебивайте! - какое участие вы сами в нем принимали, - все это вопросы второстепенные, и теперь они мне довольно безразличны. Но из всей семьи вы первый оказались передо мной с тех пор, как я приняла определенное решение. Вот я вам и сообщу о нем, а вы передадите это остальным.

- Но, дорогая Амели, я приехал сюда вовсе не в качестве посла, поверьте! Просто ваши близкие очень тревожились о вас... И вот я вижу, что вы находитесь в Гранси, что вы живы и здоровы. Больше я ничего не хочу знать, ни о чем не хочу спрашивать...

- Меня не интересует, чего вы хотите и чего не хотите! Поймите же, Амори, все это притворство совсем неуместно, пора его прекратить.

Она не давала ему сесть, потому что и сама стояла посреди гостиной. Он невольно залюбовался ею, она была очень хороша в ту минуту: бледная от негодования, с гордо вскинутой головой, в серой амазонке, облегающей мощную грудь, в низеньком цилиндре, из-под которого выбивались завитки черных волос. Амели продолжала:

- Все, однако, очень просто, и я сейчас расскажу это вам в нескольких словах, раз вы заявляете, что вам ничего не известно. Я заметила, что мой муж изменяет мне под моей кровлей с одной из служанок. При каких обстоятельствах началась эта мерзость, давно ли она происходит, кто из моих родных ей потворствовал, знают ли о ней только в моем доме или уже она стала предметом разговоров и за его стенами - все это теперь для меня не имеет значения... Какой это был удар для меня и что я перечувствовала - об этом мы говорить не станем. Но факт измены совершенно очевиден и, полагаю, многим известен. Не думаю, чтобы в данном случае удалось отвести свидетельские показания моих людей, ибо я поняла, что прислуга все знала, и думаю также, что, как бы ваш отец ни был привязан к своей семье, он не способен дать честное слово, что этого не было, прикрыть своим именем порядочного человека такую подлость и обвинить меня во лжи.

- Но, дорогая Амели!..

- Так вот, узнайте, что я решила, Амори. Я потребую развода. В первые минуты смятения, перед тем как уехать из Парижа сюда, где я хотела по крайней мере успокоиться немного, я отправилась к адвокату, советовалась с ним, так что теперь я говорю не наугад. Решение мое твердо; я все сделаю для того, чтобы добиться развода и оставить при себе детей.

Она умолкла. Молчал и Амори, несколько растерявшись и забыв о своем намерении не выходить за рамки отцовских указаний. Положение оказалось куда более напряженным, чем думали в доме.

Амели направилась к двери.

- Пора завтракать, - сказала она вдруг с полным спокойствием. Прислуживают мне сейчас случайные люди, стряпню третий день взяла на себя жена нашего фермера, будет поэтому удобнее, если мы с вами позавтракаем вместе.

- Я не хотел бы навязывать вам свое общество, - начал было Амори.

Она остановила его жестом, исполненным такого равнодушия, что он осекся и не произнес больше ни слова за все время завтрака, сидя напротив нее за большим столом, слишком длинным даже сейчас, когда он не был расставлен. Минутами, надеясь не встретиться с невесткой взглядом, он с удивлением

смотрел на нее.

Допив кофе, она заперлась в своей спальне и затворила жалюзи, чтобы спрятаться и от солнца и от внешнего мира. Около двух часов дня зазвонил колокол на "полумесяце", и вскоре послышался шум подъезжавшего экипажа.

"Это еще что?" - подумала Амели, подходя к окну. В щели между планками жалюзи она увидела, как почтовая коляска, сделав полукруг, остановилась перед крыльцом; кожаный верх ее был поднят в защиту от солнца, и Амели ждала, что из коляски вылезет ее свекор. И вдруг она вздрогнула. Одна за другой с подножки сошли четыре женщины, измученные, усталые, разомлевшие от жары, в запыленных и смятых платьях, растрепанные, в съехавших набок шляпках, с красными лоснящимися от пота лицами. Лионетта, самая проворная, спрыгнула на землю первая, за ней неловко спустилась жена Луи, которой очень мешала ее полнота, за ней последовала Жюли Миньон в сиреневом "полутраурном" платье, так как она овдовела почти год тому назад, и, наконец, появилась тетя Лилина, которой почтительно помогли сойти на землю.

У Амели подкосились ноги - так она расстроилась. Что же это? Амори удостоверился, что она жива и здорова, так этого мало - к ней послали целый отряд родственниц! Все тетушки налицо... Вооруженные своими сединами, своим достоинством, своим физическим и моральным весом, своим безупречным прошлым и примером, который они подают обществу. Лионетту, должно быть, захватили по дороге для того, чтобы клан Клапье был представлен хотя бы одним голосом, а мать, как догадалась Амели, уклонилась. После смерти тетушки Патрико графиня соблюдала в отношении дочери благоразумную осторожность.

На лестнице уже слышалось приближение посетительниц: шаги, шелест юбок, перешептывание. Амели и не подумала отказаться впустить их, она все еще была племянницей этих трех пожилых дам, приехавших из Парижа, а кроме того, чувствовала себя в силах отразить любой натиск, выдержать всякую попытку сломить ее волю.

- Войдите! - крикнула она, когда к ней постучались в дверь.

Все четыре женщины, должно быть договорившиеся между собою, бросились к ней и по очереди расцеловали ее, восклицая: "Дорогая Амели!", "Вот она!", "Какая радость видеть вас!" - и не произнесли ни единого слова упрека. Но тотчас же каждая повела себя по-своему. Жена Луи-нотариуса, видимо совсем изнемогая, рухнула в кресло; госпожа Миньон, державшая себя наиболее непринужденно из всех четырех, раскрыла веер и, обмахиваясь им, улыбалась племяннице; тетя Лилина, сев в сторонке, вытащила из сумочки аметистовые четки и среди почтительного молчания окружающих тихонько забормотала молитву. Когда она кончила, дамы стали смущенно переглядываться: радостные возгласы уже неудобно было повторять; пауза затянулась, все чувствовали себя неловко.

Амели предложила путешественницам прежде всего сменить с дороги свои туалеты.

- И если вы желаете побеседовать со мной, мы после этого побеседуем.

Она заметила, что бдительный Мориссон уже прибежал во двор, как только там появился почтовый экипаж. Амели подозвала его и попросила распорядиться, чтобы отперли комнаты, отведенные в доме тетушкам. Она проводила их до порога своей спальни и там удержала за руку Лионетту, на которую до той минуты не обращала внимания.

- Лионетта, - сказала она без гнева, оставшись с нею наедине, придется вам сейчас же ехать обратно в Париж. Здесь вам делать нечего.

- Но ведь ваши тетушки сами меня пригласили, Амели. Они сочли желательным мое присутствие...

- Вы должны были отказаться, вот и все. Заметьте, я очень жалею, что они наделали себе хлопот, приехав в Гранси, но они здесь у себя дома, и они чувствуют, что у них есть права в отношении меня, поскольку они мои родственницы.

- А я, значит, уже не родственница вам? - едко ответила Лионетта, не желая смириться с мыслью, что она не будет играть никакой роли в интригующем событии. Надо хотя бы крупно поссориться с Амели, а то что же возвращаться не солоно хлебавши?

- Конечно, нет, - вы мне больше не родственница. Разве вы этого не знали? - ответила Амели, невольно повышая голос. - Я урожденная Клапье, это бесспорно, но уже пятнадцать лет я ношу фамилию Буссардель, и если говорить начистоту, то последняя родственная связь между мною и прежней моей семьей порвалась в день смерти моей крестной. Понимайте это как хотите!

Лионетта, побледнев, залепетала:

- Не знаю... не знаю... что вы хотите сказать... Не понимаю... - И, спохватившись, добавила язвительно: - По крайней мере я вижу, что горе не смягчило вашего характера.

- Пустое! Вы сами вывели меня из терпения. А теперь, милая моя, отправляйтесь. Я распоряжусь, чтобы вас доставили обратно в Бурж.

И, сказав это, она дернула шнурок звонка.

Лишь только Лионетта уехала, Амели вышла в коридор и, как ни было ей противно выслушивать нудные нотации, которые она предвидела, все же направилась в комнаты тети Лилины, старейшины семьи Буссардель.

- Это я, - сказала она через дверь, постучавшись к старой деве. - Не нужно ли вам чего-нибудь?

- Войдите, дитя мое, войдите!

Тетя Лилина вынимала вещи из своего саквояжа. Комнату уже наполнял тонкий запах хорошего одеколона. Прервав свою работу, старуха молитвенно сложила руки, н подбородок ее задрожал - этот признак волнения она замечательно умела изображать.