Избранное в 2 томах. Том первый - Юрий Смолич

Сербин в одной рубашке и Макар без шапки нерешительно подошли и тоже присоединились к группе. Козубенко стоял впереди — так, что лейтенант его хорошо видел, — сбив студенческую фуражку на затылок и совершенно углубившись в раскрытую книгу.

Когда лейтенант остановился перед Козубенко, ожидая, какие он заявит претензии, тот так был углублен в чтение, что в первую минуту лейтенанта даже не заметил. И только когда лейтенант коснулся стеком его плеча, он бросил на него равнодушный, совершенно отсутствующий взгляд: книга целиком поглотила внимание студента. Впрочем, заметив свою неучтивость, он смутился и расшаркался перед офицером.

— Понимаете! — постучал он по страничкам раскрытой книги. — Чертовски интересная штуковина! Интегральное исчисление! Красота! Оторваться не могу. Ах, пардон, пардон, — снова спохватился и расшаркался он, все кланяясь и как можно любезнее улыбаясь. — Их бин шулер, шулер, понимаете? Не тот, что в карты шулер, а айн шулер, студент, айн штудент… Я шел, понимаете, учить урок, лекцию, понимаете, и документ, конечно, оставил дома, дома, понимаете, нах хаузе?

Лейтенант пожал плечами. Студент был, по-видимому, какой-то придурковатый.

— Геен зи нах хаузе, — сказал он небрежно, проходя дальше. — Кто следующий?

Но заявление двух следующих, сделанное на более или менее правильном немецком языке, о том, что они тоже студенты и просят их отпустить домой, заставило лейтенанта насторожиться. Он оглядел их внимательнее. Один был простоволосый, другой в нижней сорочке. Это показалось подозрительно.

— Астаца на место, — сказал он, отходя, — до прибитие пан начальник украинская варта.

Козубенко выскочил на улицу и чуть не побежал со всех ног — шел уже десятый час, вечерняя заря меркла, собрание стачкома назначено на одиннадцать, а ведь до того еще он, Зилов и Катря, комитет союза молодежи, должны были отдельно поговорить с Шумейко. И все это должно произойти в трех километрах отсюда, на кладбище. Козубенко взял себя в руки и пошел не торопясь, заломив студенческую фуражку набекрень и расстегнув тужурку, с видом человека, которому делать абсолютно нечего. «Интегральным исчислением» он обмахивался, как веером. Путь его лежал через вокзальный перрон, полный австрийцев, немцев, державной варты. Он то насвистывал, то напевал себе под нос:

Их бин айн шулер, айн штудент…Энэ-бэнэ-рэц-квинтер-винтер-жэц.Энэ-бэнэ-раба-квинтер-винтер-жаба…

У служебного выхода из багажного зала на перрон внимание Козубенко привлекла большая толпа. Все стояли, закинув головы, и смотрели куда-то вверх, на стенку. Двое вартовых тащили длинную лестницу. Несколько немецких фельдсжандармов суетились, разгоняя народ, Козубенко тоже посмотрел вверх.

На этой стене, высоко, чтобы не достать с полу, всегда, сколько себя Козубенко помнил, висела большая витрина с множеством фотографий. Над витриной красовалась выведенная крупными буквами надпись: «Остерегайтесь воров!» Это была витрина с фотографиями известных железнодорожных грабителей.

Но сейчас вместо засиженных мухами маленьких фотографических карточек в витрине «Остерегайтесь воров» висело только два больших портрета: бравый генерал в белой черкеске и еще более бравый — в немецкой каске с шишечкой на макушке. Генерал Скоропадский и генерал Эйхгорн. Украинский гетман и немецкий правитель. Имя каждого из них под портретом было обведено жирным красным кругом.

Козубенко фыркнул и поскорей пошел прочь.

Собрание стачкома назначено было на православном кладбище, как и всегда, в одиннадцать. Но Козубенко передали, чтобы он пришел вместе со всем комитетом сорабмола, кроме него, Зилов и Кросс, на полчаса раньше. Козубенко должен был идти через поля орошения, Зилов — садами Нового Плана, Кросс — Кладбищенской улицей.

Пробираться садами в темноте — это почти то же, что, охотясь за кладом, искать цветок папоротника. Заборы вдруг вырастали там, где им совсем, кажется, не полагалось быть. Небольшие кустики внезапно превращались в дома. Путь лежал через католическое кладбище, огромное, старое, все в зарослях кустарника. Но Зилов отлично помнил, что его крест-накрест пересекают две широкие аллеи, да вот — даже в пот его бросило — попасть на них он так и не мог. Он брел от могилы к могиле, натыкаясь на монументы и кресты, стукаясь с разгону о стены склепов, застревая в кустах шиповника, цепкого и злого. Он исцарапал руки в кровь, раз десять упал. Было так темно, что если бы зажмуриться на миг и повернуться на месте, то ничего не оставалось бы, как только спокойно улечься спать на какой-нибудь могиле: ориентироваться до рассвета было бы невозможно. Но Зилов твердо помнил направление и упорно придерживался его. И только когда уже перемахнул через ров, отделявший православное кладбище, Зилов увидел, что он все время продирался сквозь кусты параллельно аллее, буквально в двух шагах от нее.

— А еще готовимся в партизаны! — в припадке самобичевания пробормотал он. — Чуть темная ночь — не найдем дороги от дома до уборной!

Он со злостью и завистью посмотрел на высокое небо. Ведь вот великолепная карта, прямо карманный путеводитель, но ты ни в зуб ногой в этих небесных иероглифах! Небо раскинулось вверху черное, щедро и густо усеянное мириадами звезд. Тысячелетия жили люди без указателей дорог, без компасов и карт и ничего, творили все-таки свою историю. Каждый деревенский пастушок и теперь читает ночное небо, как знакомый пейзаж с высокой горы в ясный день, а вот стоит он, слесарь Зилов, имеющий свидетельство за семь классов гимназии и, кроме «Большой медведицы», или, как ее еще называют, «Воза», ничего в этом хаосе созвездий не разбирает! И он подумал о том, что сорабмол должен немедленно же организовать в кружках изучение карт, топографии и хотя бы схематической астрографии.

И все-таки к условному месту Зилов пришел первым. Договорились встретиться против часовни, у надгробия с надписью «Я уже дома, а вы в гостях». Таков был и сегодняшний пароль.

Зилов присел на могилу и стал сосать травинку — курить хотелось страшно, но было категорически запрещено. Может быть, забраться в часовенку и покурить там?

В это время в конце дорожки заскрипел гравий, и какая-то фигура, заслонив звезды, медленно направилась к часовне. Зилов притаился за памятником.

«Я уже дома», — прочитала фигура, остановившись у надгробия, хотя в темноте не только надписи, а самого памятника нельзя было разглядеть…

— «А вы в гостях», — ответил Зилов, выходя. — Здравствуйте, Александр Иванович!

Это пришел Шумейко.

— Фу! — Шумейко сел на могильный холмик. — Устал я. По правде говоря, надоело за четыре месяца мотаться по лесам и ярам. Зато экономия безусловная: за квартиру платить не надо. Ну, как дела, друг? — Он обхватил Зилова за плечи и со смехом привлек к себе. — Ну, докладывай! А где Козуб и Кросс? У тебя, значит, сахарные заводы, у Кросс австрийцы, у Козубенко железная дорога и связь? А с продовольствием как?

— По городу доброхотные даяния, а по селам — я. Кросс я от этого дела совсем освободил.

— И правильно, ей и Аглае с австрияками до черта возни. Людей на сахарных заводах нашел? Есть члены союза рабочей молодежи? Или были?

— В Ялтушкове нашел… — Зилов освободился из объятий Шумейко и выпрямился. — Александр Иванович! Так ерунда получается. Нельзя мне только молодежью ограничиваться. Цеховщина какая-то. И вообще, понимаете… Я заявление принес. — Он зашелестел бумагой в темноте.

— Заявление? — удивился Шумейко. — Беда! Канцелярии я еще не открыл. Никак не решу, где столы и пишущие машинки расставить, — подтрунивал он. — То ли в Тывровском лесу, то ли в Коростовецком яру? Шкаф, думаю, в Межирове на лодке держать…

— Ничего нет смешного! — рассердился Зилов. — Делу во вред, ерунда получается. В партийном комитете ведь вы бываете регулярно. Можно рассмотреть. Козубенко меня рекомендует. Уже и подпись на заявлении поставил…

Шумейко помолчал. Зилов хрустел бумажкой.

— Сколько тебе лет? — после паузы спросил Шумейко.

— Позавчера девятнадцатый пошел.

— Рановато еще в партию, — Шумейко еще помолчал, — да уж давай. Времена такие, такие дела. Вторым поручителем я сам буду. Только смотри мне!

— Александр Иванович! — Зилов схватил руку Шумейко и крепко ее сжал.

— Осторожно! Пальцы сломаешь! — вскрикнул Шумейко. — Да ты прямо борец!

— Я клянусь! Жизнью! Смертью! Всем! — Зилов вдруг обнял Шумейко и поцеловал его, ничего не видя в темноте, в нос. — Вы понимаете… — Он застыдился своего порыва и умолк.

— Я уже дома! — раздалось у них над головой.

Это был Козубенко.

— А мы вот гостюем, — сказал Шумейко, пряча заявление Зилова во внутренний карман. — Садись. Значит, Зилова в партию надо принимать. И пускай сегодня же получает связь с военно-революционными комитетами по селам и хуторам. Я тогда сейчас и адреса дам. А на питание и организацию молодежи по сахарным заводам кого-нибудь другого из твоих малышей давай. Можно Стаха. Как ты думаешь, кочегар, а?