Ричард Длинные Руки – паладин Господа - Гай Орловский

Варнар на всякий случай вылил еще одно ведро на голову истерзанного пленника. Вода стекала по его дряблому телу и нехотя впитывалась в зазоры между каменными плитами пола. Запах горящего мяса стал чуть слабее, но я чувствовал, как мой призрачный желудок поднимается к горлу.

Наконец Гендельсон поднял голову и произнес, хрипя:

— Господи, укрепи мой дух… Я не усомнился в твоей бесконечной мудрости, но… укрепи мой дух, ибо я слаб, жалок и труслив, господи.

Рыцарь смотрел на него с гневом и растущим изумлением.

— Эта жирная скотина все еще противится? — прорычал он. — Варнар!.. Поработай пока над ним сам. Я сяду вот здесь, буду смотреть. Нет, отсюда неудобно. Поставь табуретку сюда, так будет виднее.

— Я покажу ему, ваша милость, — сказал Варнар. — Он у меня сейчас запоет на любые голоса!

Я чувствовал, что мое тело застывает. Не это, не призрачное, а то, что осталось лежать, как идиот, пуская слюни открытым ртом. В страхе, что оно может проснуться, я ринулся, не выбирая дороги, пролетел скальный массив, чувствовал только как будто проламываюсь сквозь встречный ветер, затем меня вынесло на простор. На той стороне мрачные горы, вот та самая щель…

Я влетел в свое тело на такой скорости, что сам же ощутил острую боль, застонал, с трудом поднял налитые свинцом веки. Тело сотрясает жуткая дрожь, камни остыли, холод вошел в кости, я чувствовал, что умираю.

Застонал, ударился о камень лбом, там кости крепкие, ударил еще пару раз, в голове чуть прояснилось. Ноги не хотели держать такое тяжелое тело, но я заставил их пронести меня в глубь пещеры, потом обратно…

Каждое движение требовало неимоверных усилий. Раны снова открылись, но лучше истеку кровью, чем замерзну, как рыба на льду. В голову жар ударил раньше, чем потек по телу, наконец я свалился, всхлипывая от изнеможения. В топку организма брошена еще порция сала или просто мяса. Жаль, что не могу глодать камни, как мой Черный Вихрь…

Черный Вихрь, мелькнула мысль. Был бы здесь Черный Вихрь, многое было бы иначе.

День прошел скачками, я все чаще терял сознание. Организм упорно стремился то ли в коматозный сон, чтобы сохранить остатки жизни, то ли в беспамятство, полагая, что оберегает меня от страданий. Не понимает, идиот, что так я просто замерзну. Тихо и мирно, ведь замерзающие вроде бы чувствуют даже тепло…

Когда наступил вечер, я лег и долго старался впасть в это состояние, чтобы как прежде отделиться и взмыть аки душа, расстающаяся с телом. Засыпал, просыпался, — скорчивался, наконец вроде бы начало получаться, но раздался треск камня, по нервам пробежал разряд, сердце заколотилось, как в детской погремушке горошина.

Треск не повторился, все оставалось тихо. Похоже, следующий раз треснет через тысячу лет. А после сотни-другой таких тресков появится еще одна щель. Гора тоже стареет, обрастает морщинами.

Тепло пошло по телу. Я ощутил ту легкость, что позволяет… и поспешно выпрыгнул, не стал даже рассматривать свое материальное тело, довольно жалкое зрелище, понесся в сторону развалин, что совсем не развалины.

Я успел, когда Варнар шел через темный двор с горящим факелом в одной руке и кастрюлькой с тлеющими углями в другой. Под действием движущегося воздуха угли из пепельных становились багровыми, а стоило ему чуть взмахнуть кастрюлькой, как багровость сразу же переходила в пурпурный цвет, по граням суматошно носились оранжевые и желтые искры.

За Варнаром в двух шагах двигался черный рыцарь. Во внутреннем дворе свет падал из узких окон, смешивался с призрачным лунным. Они пересекли площадку по диагонали, на той стороне виднелась дверь, глубоко утопленная в камне.

Варнар долго гремел большими ключами. Металлическая дверь распахнулась с неприятным скрежещущим звуком. Я держался за их спинами, даже вошел наполовину в камень, хотя ощущение было неприятное, будто сразу отсидел всю ту половину тела.

Рыцарь оглядывался нетерпеливо, даже задрал голову и посмотрел в звездное небо. Там изредка проносились широкие черные тени. Когда неведомый зверь пролетал между нами и луной, через двор стремительно проскальзывала легкая тень.

— Быстрее, — сказал он нетерпеливо. — Чего застрял?

— Готово, ваша светлость, — донесся голос Варнара. — Спускайтесь, но здесь ступеньки ветхие… Поосторожнее.

— Все обветшало, — буркнул рыцарь, — но все восстановим. Заставим этих тупых тварей приносить пользу!

Я пронесся по этому ходу, дальше дорогу перегораживает толстая железная дверь. Я протиснулся сквозь нее, снова ощутив неприятное ощущение во всем нереальном теле, вывалился в темноту. Полную и абсолютную темноту подземелья. Слышно было тяжелое учащенное дыхание. Слабый стон.

Пока я парил, умоляя глаза привыкнуть к слабому свету, — а как они могут привыкнуть, когда его нет, в полной темноте даже совы абсолютно ничего не видят, — загремело со стороны железной двери, она распахнулась, ворвался свет факела, что показался мне слепяще ярким.

Пока рыцарь и Варнар спускались по каменным ступеням, я рассматривал Гендельсона. Он сидел у стены, голый, под ним только холодные, как лед, каменные плиты пола. Руки растянуты в стороны и прикованы к стене, а на ногах тяжелые кандалы. За это время он исхудал еще больше, даже я не назвал бы его больше толстой свиньей, как изощрялся Варнар. На теле, кроме кровавых ссадин, чернеют отметины, где прижигали железом и факелом. На боках распухшие раны с запекшейся кровью.

Рыцарь остановился перед Гендельсоном.

— Ты, червь, — сказал он свирепо, — надумал?.. Если назовешь свою шлюху Деву Марию тем именем, что она заслуживает, то будешь жить. Более того, я обещаю тебе, что дам коня, дам свободу!

Гендельсон открыл глаза. Белки глаз были красные, воспаленные. Мне показалось, что он почти не видит палача, но после паузы Гендельсон прошептал:

— Припади к ее стопам… Она милосердна… Припади и умоляй простить тебя, в твоей гордыне и высокомерии… в твоих неразумных словах…

Рыцарь вскипел, оглянулся на Варнара. Тот опустил кастрюльку на пол, вытащил из-за пояса клещи. Рыцарь сказал люто:

— Ты даже не представляешь, что тебя ждет!.. Сейчас тебе выжгут глаз. Начисто. Понял?.. Завтра я приду снова. В это же время. Варнар тебе отрубит руку… Ощути!.. Послезавтра мы придем снова. Тебе отрубят ногу. Как тебе такое?.. Но и одноглазым, одноруким и одноногим ты пробудешь недолго. На четвертую ночь мы придем к тебе и выжжем второй глаз. Потом отрубим вторую руку. Потом — ногу. Затем вырвем язык, а тебя — живого! — выбросим во двор, чтобы ты подыхал долго и мучительно. Ты все понял?