Срок авансом (антология) - Водхемс Джек

— Если вы очень больны, то, возможно, мы сумеем поместить вас в категорию получающих полную компенсацию. Никакой разницы для вас и больше денег для нас, — сказал я.

— Я не болен. Просто у меня угнетенное настроение. Впрочем, для вас это не составляет никакой разницы.

«Для вас» он почти выкрикнул. Без этой угрюмой враждебности дело никогда не обходится. И если извлекать из нее удовольствие, ее можно считать только плюсом. Я так и считаю. Отлично уточняет наше положение по отношению друг к другу. Ненависть означает страх и уважение, а я люблю, когда меня боятся и уважают.

Он сел на старый стул посредине комнаты. Проеденная молью обивка, ощущение крохотной ползающей жизни под ветхой кожей и так далее. Он закурил сигарету и выбросил спичку в окно.

— Нет, — сказал я, — никаких сигарет.

— Простите, не понял.

— Я не люблю, когда курят, — сказал я. — И люди в моем присутствии не курят. Во всяком случае, люди, подающие заявления о пособии. Погасите ее.

— Нет.

— Выбросьте ее, — сказал я.

— Не выброшу, я люблю курить, — голос его стал визгливым.

— Чудесно, — сказал я. — Я ухожу. Мы проведем это по графе «взятые назад заявления».

Он уставился на меня. И понял, что я говорю серьезно. Помедлив, он выбросил сигарету в окно.

— Так–то лучше, — сказал я.

— А ведь вы наслаждаетесь этим, верно?

— Чем?

— Властью. Агрессивным характером вашей работы, Она открывает перед вами определенные возможности, дает выход вашему…

— Хватит, — сказал я. — Анализ моего характера мне не требуется. И мы сразу покончим со всем, если вы не заткнетесь.

Поскольку он проиграл первый бой, вторая схватка не затянулась. Он опустил глаза.

— Профессиональное образование? — спросил я.

— Социолог, — сказал он.

— Ну конечно!

— Это же все есть в анкете, которую я вчера заполнил, добавил он.

— Я уже вам сказал, что проводку здесь мое собственное обследование. Отдел приема заявлений и инспекционный отдел вещи совершенно разные. Собственно говоря, для меня вы вообще не существуете, пока не докажете мне обратного. Почему вы подали заявление о пособии?

— Как вы думаете, почему? Я безработный.

— А на что вы жили до того, как подали заявление?

Он посмотрел на меня почти умоляюще.

— Я же все это уже объяснял, — повторил он. — Я же вам сказал.

— «Обследователь единолично решает правомерность и необходимость выдачи пособия. Отдел приема передает заявления обследователю для выяснения обстоятельств и вынесения заключения». Достаточно? Или процитировать дальше?

— Нет, — сказал он.

Наверное, вот тут я его и сломил. Он словно осел на стуле и весь ушел в себя, не замечая, что по рукам у него что–то ползает. С ним оказалось справиться легче, чем с большинством из них. Вспомнив его анкетные данные, я даже удивился. Однако, если учесть ситуацию в целом, именно они–то все и объясняли.

— Я пятнадцать лет работал в «Программе Бловелта», — сказал он. — С тех самых пор, как получил диплом. На прошлой неделе работы по «Программе» были прекращены, и я остался без средств к существованию.

«Программа Бловелта» была одним из тех маленьких мыльных пузырей, которые время от времени создает правительство, и служила основным источником средств существования для психологов и социологов. Даже я о ней слышал. Они занимались исследованиями генеалогии, видоизменением наследственных черт и так далее. В основном это сводилось к обработке архивных материалов и систематизации статистических данных. Но в прошлом году конгресс наконец решил, что будет проще и дешевле посадить их всех на пособие по безработице. Вот в эти–то крохотные рамки и укладывалась вся жизнь Стейнера. Никому не нужная. Абсолютно никому не нужная.

— Вы пытались найти другое занятие?

Это был удар ниже пояса. Ответ мог быть только один. Даже Стейнер знал это. Он выдавил из себя улыбку:

— Вы шутите? — сказал он.

— Итак, теперь вам требуется государственное пособие? Пособие по безработице?

— А вы можете предложить мне какой–нибудь другой выход? спросил он.

На «какой–нибудь» его голос стал чуть пронзительнее. Я таки поставил его на место, в этом можно было не сомневаться. Самое обычное обследование.

— Ну, человеку, который работал в «Программе Бловелта», наверное, не так трудно найти работу. А чернорабочим вы пробовали устроиться?

— Списки кандидатов заполнены вперед на десять лет. Вы это знаете не хуже меня.

Конечно, я это знал.

— Есть ли у вас родственники, которые могли бы содержать вас?

— Мои родители умерли. Моя сестра восемнадцать лет живет на пособие по безработице. Где находится моя бывшая жена, я не знаю.

— Вы были женаты?

— Я все это объяснил вчера.

— Я вам сказал, что для меня никаких «вчера» не существует. Когда вы женились?

— В две тысячи пятнадцатом году. Я не видел ее начиная с две тысячи двадцать первого года. Кажется, она эмигрировала.

— Вы хотите сказать, что она уехала за границу?

— Да, именно. Мы не сошлись характерами.

— Ей не нравилась «Программа Бловелта»?

Он уставился на меня.

— А кому она нравилась? Это же все было высосано из пальца. И она не выдержала. Она сказала, что я должен либо покончить с собой, либо уехать за границу. А я не сделал ни того ни другого. Я думал, что работы по «Программе» будут продолжаться вечно.

Ну, я тоже так думал, пока конгресс в прошлом году не взбрыкнулся. И многое из того, что должно было бы продолжаться вечно, прекратилось навсегда. Мне захотелось сказать ему это, но сказал я только:

— Ну, пожалуй, все. Когда понадобится, мы с вами свяжемся.

— Вы хотите сказать, что я получу пособие?

— Я хочу сказать, что я кончил предварительное обследование. Теперь я должен вернуться в отдел и составить заключение, после того как я обследую еще многих. Когда я приму решение, вас о нем поставят в известность.

— Но послушайте, — сказал он, наклоняясь в мою сторону. Разве вы не поняли? У меня нет денег. Мне нечего есть. Я снял эту комнату на прошлой неделе и сказал хозяину, что скоро буду получать пособие. Я должен ему за квартиру, мне не к кому обратиться.

— Вам придется подождать своей очереди.

— Но я не ел уже три дня…

— У вас есть вода, — сказал я, указывая на ржавый кран в углу, под которым стояло ведро. — Ее хватит, чтобы заполнить желудок. Вы продержитесь.

Потом, потому что мне не так уж хотелось совсем стереть его в порошок, я добавил:

— Видите ли, мне надо обслужить еще многих, и вам придется подождать своей очереди. У всех положение тяжелое.

Это его сбило.

— Да, — сказал он, кивнув, — у всех положение тяжелое.

— Такова моя работа, понимаете? Тут нет ничего личного.

— У вас есть работа, — сказал он с горечью.

— Вы не знаете, как часто я думаю, что предпочел бы жить на пособие и чтобы моей работой занимались люди вроде вас. Это не такое уж удовольствие, можете мне поверить. Ответственность, нервотрепка. Не то чтобы кто–нибудь мне был чем–нибудь обязан, вы понимаете? Но мне приходится нелегко. Я работаю по десять часов в день.

— И вам это чертовски нравится, — сказал он.

— Что–что?

— Я сказал, что это, наверное очень нелегко. Я вам сочувствую.

— Так–то лучше, — сказал я.

Обследование было окончено, и мой интерес пропал. Я извлек из него все удовольствие, какое только можно было. Я закрыл тетрадь, спрятал карандаш и пошел к двери.

— Какие–нибудь вопросы? — спросил я.

— Никаких. Только один: когда я начну получать деньги?

— Когда у меня до этого дойдут руки, — ответил я. На прощание я еще раз оглянулся на него, и это было приятно — застывшая в отчаянии фигура в просвете закрывающейся двери. Он медленно поднес ладонь к лицу, но я захлопнул дверь еще до того, как она прижалась к глазам.

Вниз я спускался, перепрыгивая через две ступеньки. На улице я сунул тетрадь и дактилоскоп в перчаточник моей машины и решил выпить пива, перед тем как отправиться к следующему сукину сыну. Забегаловка под вывеской «У Джо» была полна опособленных, да и буфетчика я тоже вышколил — он наливал и наливал, а я не платил и не платил. Один из опособленных начал лезть ко мне с разговорами — спросил, не могу ли я устроить его в бюро: он, дескать, дипломированный врач и, может быть, для него найдется какое–нибудь дело. Ну, и смеха ради я сказал ему, что у нас врачей сейчас полный комплект, но что существует одно интересное правительственное начинание — «Программа Бловелта» — и там нужны люди. Я посоветовал ему не теряться и нажимать, нажимать. Наверное он понял — во всяком случае, отошел и оставил меня в покое. А пиво было такое хорошее, а меня окружали таким благоговейным уважением, что я махнул рукой на работу и так наклюкался, что до машины меня тащили четверо опособленных. Я сказал им мой адрес, и один из них отвез меня домой. Чем–то ведь он мне обязан.