Варяги и Русь - Александр Лавров

— Братья, братья. Да если бы участь Ярополка только от Владимира и Добрыни зависела, так нечего и бояться за него.

— Но кто же еще ему грозит?

— Два у него страшных врага: Блуд и Нонне-арконец.

— Эй, Федор, что же они могут сделать? Владимир в Киеве хозяин.

— Не знаю и сказать ничего не могу, а вот только мне ведомо, что Нонне призвал к себе двух арконских варягов с Рюгена; те варяги и в Киев пришли еще вместе с Нонне; знаю я их, для арконца они псы верные; на кого он их натравит, на того они и бросятся…

— Ну, что же из того?

— То, Зыбата, что им Нонне приказал быть в той избе, которая для Блуда приготовлена, и быть он им там приказал потайно… И вот сегодня я прознал, что Ярополк Владимира будет ожидать не в княжеских хоромах, а как раз у Блуда. Вот и посуди сам, что из этого выйти может.

Феодор не успел договорить, как послышался отчаянный вопль.

— Убили, убили, — кричал чей-то голос.

Толпа, словно подхваченная порывом ветра, кинулась к воротам Детинца. Зыбата, подхваченный толпой, очутился в передних ее рядах. Он увидел Варяжко, залитого кровью, но державшегося на ногах и в страшном негодовании кричавшего так, что его голос слышен был даже сквозь шум многочисленных голосов.

— Заманили князя, заманили и убили, — кричал Варяжко, — предатели… На безоружного руки подняли. Он к вам с добром и любовью шел, он вам мир нес, он ради того, чтобы крови вашей не пролить, смирился и гордость свою победил, а вы убили его из-за угла.

— Да кто кого убил? Кто? Как смеют нас убийцами называть?! — зашумела толпа.

— Князя вы убили… Ярополка…

Зыбата заметил, что с крыльца соседней избы, у дверей которой стояли Блуд и Нонне, кинулись к Варяжко два вооруженные короткими мечами варяга…

Зыбата, заграждая Варяжко своим телом, крикнул им:

— Прочь! Как вы смеете! Ежели Варяжко неправду говорит, то пусть князь его рассудит.

Смелые слова Зыбаты произвели впечатление.

— Да, да, пусть князь рассудит, пусть он разберет, кто Ярополка убил и мы ли, люди киевские, в его смерти повинны, — послышалось из толпы.

Зыбату и Варяжко окружили киевляне.

Варяги подняли было мечи, чтобы врубиться в толпу, но в это время воздух задрожал от громкого крика, вырвавшегося сразу из нескольких тысяч грудей.

— Здравствуй навеки, князь наш Владимир! Привет тебе, солнышко наше красное!

В ворота Детинца, окруженный отрядом блестящих воинов, въезжал Владимир.

— Опоздал, опоздал, — прошептал Зыбата.

Владимир заметил, что что-то произошло.

Он пристально всматривался вперед, очевидно, высматривая Ярополка, и удивился тому, что нигде его не видно. Около него показался Варяжко; он схватил окровавленной рукой повод и закричал:

— Князь новгородский, суда требую!

— Над кем тебе мой суд нужен? — остановив лошадь, спросил Владимир. — Кого ты к ответу зовешь?

— Тебя, князь новгородский! — воскликнул Варяжко.

— Меня? В чем же ты меня обвиняешь? — изумился Владимир.

— В вероломстве виновен ты. Ты, ты… Ты заманил в западню несчастного брата и приказал убить его…

— Я? Ярополк убит? — В голосе Владимира зазвучали нотки неподдельного изумления.

— Пойди и взгляни, — сказал Варяжко, — пойди и взгляни, новгородский князь, на твою жертву. Ты сам увидишь, что в притворе он лежит, зарубленный мечами твоих слуг, бездыханный… Кругом него кровь, кровь твоего отца, твоя кровь — и ты смеешь еще говорить, что неповинен в смерти его…

Лицо Владимира покрылось мертвенной бледностью; он слегка качнулся в седле.

Кругом стоял народ, безмолвный, смущенный. Глаза всех были потуплены; на Владимира смотрели только горящие ненавистью очи Варяжко.

— Кровь своего отца ты пролил, — кричал он, — печенегам лютым уподобился ты. Да и печенеги отца твоего, Святослава, в честном-то бою убили: Куря, их князь, на единоборство с ним вышел. А ты заманил брата, милость ему обещал свою, а как пришел он, так мечи его по твоему приказу и приняли. Иди и любуйся на свое дело.

Владимир задрожал. Бледность исчезла, лицо его вдруг запылало; он приподнялся на стременах, окинул гордым взором молчавшую толпу и крикнул так, что каждое его слово отдавалось во всех уголках Детинца:

— Народ киевский, слышишь ли ты? В коварстве винит он меня, говорит, что повинен я в крови брата моего, Ярополка, что убил его, как вероломный предатель, заманив его к себе. Так прими же ты мою клятву. Тем, кто в Перуна верует, Перуном я клянусь, кто Одина чтит, Одином и Тором Гремящим клянусь, кто неведомому Богу христианскому служит, перед теми я именем их Бога клянусь, что и в мыслях у меня не было поднять руку на брата моего. Сердцем хотел я примириться с ним. Не по великокняжескому столу Ярополк был, но все-таки смерти он не заслуживал; в мыслях моих было отдать ему удел любой, как душе его угодно. Крови его не хотел я, и в ней неповинен я, вот мои слова. Веришь ли мне, народ киевский?..

Ни один голос не отозвался: очевидно, все были уверены, что смерть Ярополка не обошлась без участия Владимира.

Горькая улыбка заиграла на губах князя.

— Вижу я, — проговорил он, — что нет мне веры! Все молчат, никто ответить мне не хочет, так пусть же тогда сам народ меня казнит. Отдаюсь во власть его… Пусть умру я, если думают киевляне, что повинен я в вероломстве… Но пусть только скажет мне народ, что не верит он моей клятве…

— Я, Владимир, верю тебе, — вдруг сказал Зыбата, — Богу неведомому, христианскому служу я и знаю, что не попустил бы он клясться своим именем, если бы была на тебе кровь брата твоего. Народ киевский! Неповинен в злодеянии Владимир князь… Неповинен он, а ежели умереть тут ему суждено, так и я умру вместе с ним…

— Спасибо, Зыбатушка, — тихо проговорил князь.

Он хотел еще что-то сказать, но вдруг, словно шум морского прибоя, загудели голоса:

— Неповинен князь Владимир, неповинен в Ярополковой смерти! Хотим тебя князем над нами. Привет тебе, стольный князь киевский!

— Спасибо тебе, народ мой, — крикнул Владимир, когда крики несколько смолкли, — спасибо тебе. Обещаю тебе, что по княжьей правде своей разберу я, кто виновен в Ярополковой смерти, и покараю вероломцев. Но теперь хочу я поклониться телу Ярополка, хочу плакать у него, вспоминая детство наше. А потом суд мой праведный и для виновных беспощадный…

Он тронул коня…

Ф. Добров

Князь Владимир

I

День стоял жаркий… После полудня нагнало туч, а к вечеру все заволокло, предвещая грозу.

— Недоброе творится, — говорили крещеные люди. — Видно, Господь прогневался на нас.

Но не Господь гневался: на киевлян, а одна из жен княжеских, Миловзора, спорила с князем, как назвать своего будущего сына: княгиня хотела назвать его Аскольдом, а князь — Туром.

— Проклятие мое ему! — обозлился князь и ушел, хлопнув дверью.

Снова раздался гром, все вдруг зашумело и загудело вокруг. За первым ударом послышался другой и третий, и наконец все смолкло. Проклятие отца, тяготевшее над ребенком Миловзоры, вылетело в трубу и унесло с собой новорожденного, чтоб отдать его на воспитание нечистой силе, которая находилась в недрах земли, в Торовой горе, над самым Днепром, в трущобе лесной, в ущелье берега, называвшегося Чертовым бережищем: там завела она свой стольный град для упырей, ведьм и русалок, прибрав к своим рукам весь Днепр, и, раскинув свои адские сети, ловила ими людей, которых учила «бесстыдно всякое деяние делати».

На этой горе впоследствии поставили кумира с головой из чистого золота и серебряной грудью. Кумира этого называли Перуном, ему поклонялись язычники, а христиане говорили, что в нем покоится нечистая сила, распространявшаяся по всему бережищу и овладевавшая некрещеными.

Но вот настало время, когда пришел святой апостол и водрузил крест на высоком холме, взвыла тоща нечистая сила и оставила священный холм, берег и рощу, и чтобы не поддаться могучей силе креста, нечистая сила «отвела русло Днепра от священного холма и предоставила ведьмам простор в затоне Черторыя».

Княгиня Ольга, низвергнув идола, поставила на этом холме златоверхий терем, который гордо смотрел на окрестности Киева и видел Днепр, скрывавшийся в густом лесу, реку Почайну и заветные луга. На речке Глубочице, впадающей в Днепр, княгиня Ольга воздвигнула храм во имя св. Илии, громовержца, которого язычники назвали христианским Перуном.

За Днепром находилось озеро Золоча; далее виднелись пески и холм Лысой горы, где ведьмы собирались в лунную ночь и держали там совет, а язычники у подножия его справляли свой праздник Купалу.

Направо вдали виден был Витичев холм, за который прятался Днепр, а за холмом — часть села Займища; немного левее чернела могила Аскольда. Правее, близ рощи, у Аскольдовой могилы расположено было село Берестовец. Еще далее, за ручьем Лыбедью, виднелись села Шулавщина и Добрынино с боярскими теремами. За ними находилось княжеское Перевесище и холм Дира. На левом берегу Лыбеди чернел дремучий лес. За рощей Аскольда светилась Почайна и озеро, с левой стороны которого была каменная могила Олега, а за нею село Предиславино.