Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - Павел Полян

<…>

Национально-политическая проверка. Нас выстраивают на плацу в две шеренги, каждая в один ряд. Между шеренгами расстояние шагов десять. Приказано всем снять шапки, стоять смирно и смотреть прямо в глаза. Прямо в глаза. Смотреть в глаза тем, которые уже идут с края. Сначала они проходят быстро, как бы примериваясь. Их четверо. Передний — невысокий плотный офицер с широким красным лицом и крошечными глазами со строго внимательным и колючим прищуром. На всех четверых фуражки с высоко заломленным верхом и блестящим серебряным черепом. На мундирах черные петлицы со светлыми буквами SD — Schuetzdienst (Охранная служба)[56]. Сбоку шаг в шаг с ними идут автоматчики и русская полиция.

Второй раз они идут очень медленно, цепко вглядываясь в застывшие лица. Впечатление такое, что не только нам, но и стоящим навытяжку впереди шеренг лагерным немцам от их присутствия тоже не по себе. А для нас попасть к ним означает немедленный перевод в штрафной блок, а там скорее всего прощанье с жизнью. Здесь рассказывают, что ищут евреев, но, случается, вытаскивают и других. Евреев за три года выловили основательно. И тем не менее, несмотря на вот такие неоднократные выловы, доносы своих и прочие меры, среди нас евреи все же имеются.

Как мне кажется, еврея обнаружить сейчас нелегко. В массе наголо остриженных, плохо или совсем небритых, истощенных, грязных лиц национальные признаки выражены слабо. Можно бы узнать по характерному для еврея маслянистому блеску глаз, но на ярком солнце это не видно.

Кругом полная тишина, так как жутковатое чувство идущей рядом и, может быть, именно за тобой смерти охватывает всех. Вдруг как щелчок затвора в гнетущей тишине раздается резкое — Ab! Из стоящей перед нами шеренги высокий бледный немец, идущий третьим, как бы выдергивает одного из нас…

…Теперь проверяют другим способом: смотрят не на лица, а ищут подвергнутых обрезанию… Мы выстраиваемся в очередь к узкой двери в коридор, в конце которого выход на улицу… Все мы, стоящие в очереди, держим на ладони собственный член, сейчас похожий на мокрую грязную тряпочку. Именно по нему и определяется наша благонадежность. Офицер, придерживая пенсне и одновременно указательным пальцем той же руки слегка щуря глаз, немного наклонился вперед. На его лице застыла брезгливая гримаса, но тем не менее он очень внимателен. След операционного ножа в раннем детстве не удается скрыть никому. Однако ни чувство протеста, ни чувство иронии не возникает ни у кого.

…У многих наступило известное успокоение. Наступило именно потому, что контроль стал определенным, в противоположность контролю по лицам, когда подозрение могло пасть на многих. Среди русских нередко встречаются люди, имеющие в облике нечто восточное, отчего иногда таких людей принимают за евреев… Кстати сказать, черты восточного облика у многих резче проявляются при истощении, возбуждении, болезни, а также при определенном освещении.

…Вдруг сбоку подскакивает немолодой щуплый солдатик и, пристально и зло глядя мне в лицо, бросает:

— Вот скажу сейчас немцу, что ты еврей.

Опять меня подводит мое «заметное», то есть интеллигентное, такое необычное здесь лицо… Сейчас это смертельно опасно. Одно слово, и оборвется тонкая нитка жизни, никаких апелляций и выяснения не будет…

…Так это или не так, но только смерть моя еще раз прошла мимо. На этот раз совсем-совсем близко. Дунула из пустого рта холодком, пошевелив мне кожу на голове. Хитро подмигнула пустой глазницей и ушла. Дескать, я не спешу. Поживи еще, помучайся…

Иван Терентьев. Первая ночь в Гомельском дулаге[57]

<…>

Зашла туча, и пошел дождь. Нам, русским, было разрешено зайти в конюшни, а евреев поставили около заборов конюшни так, чтобы вода с крыши текла прямо на них. И так я первый раз увидал, на какие варварства способны немецкие фашисты.

Часть вторая. В финском плену

Соломон Матвеевич Шур. «Взамен имен, взамен фамилий…»[58]

Взамен имен, взамен фамилий,Надгробных надписей и датЗдесь только знаки цифровыеЗанумерованных солдат.

На жести цифры обозначеныСтолбцами строчек, как стихи…Рукой костлявой смерти схваченные,Оттрепетали и — тихи.

Шумят леса. Их говор грозен,Безмолвны светлые кресты.И треплет ветер ветви сосен,И стелет мертвые листы.

Их тьма. О них не сложат песен.Давно забыты имена,И многозначных чисел плесеньУже стирает письмена.

Все кануло в забвенье, в мракеИ будущему нету дел.Кому напомнят эти знакиСолдат бесчисленных удел?

Ты вспомни. Серые бараки.Разводы в полночь, нары, вши…На спинах римских цифр знакиИ слово странное «дошли».

Оскал звериный сотни черной,И хруст костей, и ветра свист,Скелет всему во всем покорныйДрожит, как этот жалкий лист.

За проволокой штабель трупов.Февраль, мороз, ночной дозор.В руке иссохшей котелок от супа,Потухший безнадежный взор…

Отравлен воздух. Нет спасенья,Слова бесцельны и пусты.Лишь ветер воет — мщенье, мщенье!Безмолвны светлые кресты.

Вам не пахать, Кубани дети,Казакам не поить коней.Ты не увидишь, житель Мцхети,Веселой Грузии своей.

Без боли. Тихи. Не голодны.Во всепрощенья полноте.И солнца диск как смерть холоденВ нетленной чистой высоте.

Марк Михайлович Волынец. «…И осталось, как всегда, недосказанное что-то…» (Воспоминания «Ванки-пойка»).[59]

Марк Михайлович Волынец родился в Москве в июле 1925 г. В 1941 г. закончил восьмилетку, в августе был эвакуирован в Удмуртию. Там он работал в колхозе на всех работах, потом прицепщиком и трактористом.

В январе 1943 г. был призван в армию, учился во 2-м Московском пехотно-пулемет-ном офицерском училище, впоследствии полностью переведенном в воздушно-десантные войска. Службу разведчика начинал в 9-й гвардейской воздушно-десантной бригаде, продолжал — в 100-й гвардейской стрелковой дивизии, на Карельском фронте. Выполнению задания по разведке-десанту за линию фронта, собственно, и посвящен публикуемый фрагмент его воспоминаний. При попытке прорыва через линию фронта к своим завязался бой, закончившийся пленением. Плен, однако, оказался недолгим: капитуляция Финляндии быстро вернула Волынца на Родину, где его ждали смершевская проверка и работа на шахте.