Женщина нашего времени - Рози Томас

Одна часть Харриет была слишком рациональной, чтобы не понимать, что рано или поздно, на следующий день или на следующей неделе разразится другой скандал и ее история будет забыта. Но была у нее и другая часть, та часть, которая держала двери закрытыми на два замка и страстно желала оставить шторы задернутыми, и эта часть понимала, как мог страдать Саймон. Она очень много думала о нем и вслух разговаривала с ним, как это делают люди, живущие в уединении.

Она больше не плакала после длинного приступа плача в своем кабинете, но жила с тяжелым грузом печали скорее за Саймона, чем за себя.

Она не думала о будущем, о своем богатстве или о том, что она могла бы делать. Когда же она пыталась задуматься, перед ней открывалась панорама такой пустоты, что она пугалась и заставляла себя снова засыпать или смотреть по телевизору мыльную оперу, которая озадачивала ее, потому что она не знала ни действующих лиц, ни причины их проблем.

Ее существование сузилось до рамок четырех комнат. Она спала, подогревала банки с супом, смотрела телевизор. Телефон оставался единственным звеном, соединяющим ее с миром. Он звонил постоянно, но в большинстве случаев она включала автоответчик, чтобы тактично отделываться от назойливых вопросов.

Одним из звонящих, кому удалось прорваться к ней, была Элисон Шоу, телевизионный репортер. Она хотела, если Харриет не возражает, снять эпилог к программе «История успеха». Она думала, что это будет уместным комментарием к существующим в Сити порядкам.

— Я не хочу больше ничего прибавлять, — ответила Харриет.

— Для нас будет трудно пустить программу без каких-либо дополнительных сведений после того, что случилось.

— Я ничем не могу вам помочь. Я уверена, что вы сами сможете при необходимости придумать эту информацию.

— Я не смогу убедить вас?

— Нет.

— Жаль. Я очень сожалею о том, что случилось, Харриет. — В голосе Элисон сквозило искреннее дружелюбие, если только дело не касалось бизнеса, как раньше заметила Харриет. — Будем поддерживать связь, не возражаете?

— Спасибо, — Харриет почувствовала сожаление, что Элисон повесила трубку.

Ей хотелось бы поговорить еще. Тишина в квартире тяготила ее. Харриет прошлась по комнатам. Она не представляла, что делать. Когда «Пикокс» была для нее всем, тогда для всего находились свои причины, но теперь они отпали.

Позвонила Джейн. Они немного поговорили о механике внезапного удара Робина. Джейн высказала свое сочувствие, которое имело оттенок некоторого удовлетворения, возможно, только показавшегося настроенным на тишину ушам Харриет. Джейн никогда особенно не любила и не доверяла Робину. Она задала неизбежный вопрос:

— Что теперь?

— Не знаю, — ответила Харриет.

— Ты можешь ничего не делать. Просто ничего. Покровительствуй искусству. Путешествуй. Вложи свои огромные деньги, сиди и считай проценты.

Харриет прочла зависть. Находясь в растерянности, она не знала, как с ней бороться.

— Деньги — это еще не все, — произнесла она.

— Так ли?

Джейн сидела на ковре в передней комнате. Она наблюдала за тем, как тонкий солнечный луч проходил между домами напротив и ложился полосой на светловатую шерсть. Этот луч заставил ее заметить, что окно следовало бы вымыть. Корзинка Имоджин возле нее была пуста, потому что ребенок спал в своей кроватке наверху. Когда вскоре она проснется, Джейн посадит ее в коляску и будет катать по кругу в Клиссолд-парке.

Говоря с Харриет, Джейн мечтала о том, что хорошо было бы провести вечер с друзьями, сходить в кино или, может быть, в ресторан, но она не могла, потому что в этот момент некому было остаться с Имоджин. А Харриет, Харриет может выйти из своей дорогой и тусклой квартиры и купить себе билет куда угодно.

Харриет слушала. Между ними зияла пропасть. Было невозможно сказать Джейн через это пространство, что она не может думать о поездке куда угодно, кроме возвращения за свой рабочий стол и в Уинвуд для того, чтобы победить Рея Даннетта и станок для изготовления пластмассовых деталей.

Она смотрела на свои стены, начиная ненавидеть их за возрастающую зависимость от их защиты.

Джейн и Харриет поговорили еще немного, пообещав вскоре увидеться. Когда беседа закончилась, они обе подумали: «Интересно, когда же эта встреча состоится».

Дженни, Чарли, Лео и другие друзья — все они звонили Харриет. Письма, как дротики, прокалывали ее уединение. Харриет не хотелось разговаривать, но она ощущала одиночество в промежутках между этими безмолвными беседами.

Она поговорила и с Кэт.

— Ты сердишься на меня? — спросила Кэт.

Ее голос был ласковым, почти нежным. Это был детский вопрос, наивно признающий право Харриет сердиться. Но, с другой стороны, это был вызов: «Сердись, но это никак не изменит того, что я сделала».

— Да, я сержусь.

Слова взрывались в ее голове, как горячие, маленькие шарики гнева. Мысль о Кэт на другом конце провода, в безопасном гнезде, созданном для нее Кеном и украшенном фарфоровыми безделушками и бархатными подушками, вызывала бурный приступ ярости, смывающей все внутри Харриет. Кэт была труслива, не была конкурентом, любила все украшать, уклонялась от действительности и была ее собственной матерью.

Харриет постаралась управлять своим голосом и чувствами.

— Да. Да, я сержусь. А ты что думаешь? Ты лишила меня моей компании. Это не то, чего ты не могла бы понять, но ты сделала это. Ты не так глупа, как притворяешься. Послушай, я создала эту компанию. День за днем, час за часом, наблюдая и планируя все. Я любила ее. Она была моей, можешь ты понять это? А потом пришел Робин Лендуит, врал вам, а вы слушали его и отобрали мою компанию из-за какой-то сентиментальной причуды, которая не вернет Саймона назад. Ничто не вернет Саймона. Он мертв.

— Не надо так говорить, Харриет, — сказала Кэт.

Харриет подумала, что все выглядит так, как будто она маленькая девочка, которая сказала: «Не буду, — или, — вот еще». Почему она не может понять, что она сделала?

Кэт заговорила своим доброжелательным голосом:

— Что же ты хочешь? Ты же сделала на этом кучу денег.

— Я не хочу денег, — закричала Харриет.

Ей казалось, что трубка под ее рукой сделана из воска. Она могла разбить или согнуть ее и разрушить все окружающие ее и подобранные с большим вкусом предметы.

— Мне не нужны эти чертовы деньги. Я хочу назад свою компанию.

Но она не могла получить ее назад. Она перешла в руки Робина, Джереми и других людей, до которых ей не добраться. И компания никогда уже не будет принадлежать ей.

Харриет задыхалась, по ее лицу ручьями потекли слезы.

Вновь раздавшийся голос Кэт вонзился в нее.

— Я не могу слушать, когда ты так говоришь. Я позвоню тебе попозже, Харриет. Ты расстраиваешь нас обеих.

Она положила трубку, и в ухе Харриет послышались гудки отбоя.

Она закричала на стены: «Расстраиваю! Боже упаси, чтобы кто-нибудь был расстроен».

Стены, шторы и ковер поглощали звуки ее голоса и возвращали тишину. Харриет бросила трубку. Она медленно сползала по стене, превращаясь в бесформенную груду, ее голова опустилась на колени, а руки разошлись в стороны пустыми ладонями вверх.

Плача, она долго просидела в такой позе. Потом слезы высохли. Харриет открыла слипающиеся глаза и осмотрела комнату. Ничто не передвинулось, ничто не изменилось и ничто не могло измениться, как бы долго она не продолжала плакать. Она спокойно сидела, скорчившись, и думала.

Она знала, что позвонит Кэт и попросит прощения, а Кэт скажет: «Ты — моя девочка, мы забудем обо всем этом. Все это было сгоряча».

Так бывало между ними. Они успокоились и вошли в свои роли очень давно, не изменят они их и сейчас.

«Мы не похожи», — подумала Харриет. Мы совершенно разные. Есть что-то в том, чтобы быть благодарным.

Квартира была очень тихой. Она хотела бы услышать звуки голосов, телевизора или музыку из соседней квартиры или сверху, но их не было. Она чувствовала себя усталой, опустошенной и совершенно дезорганизованной.

Она неуклюже и оцепенело поднялась и поплелась на кухню. В шкафу не было ни одной банки, она никогда не накапливала много продуктов. Надо было идти в магазин. Эта мысль принесла идущую следом тревогу, которая усилилась до того, что у нее перехватило дыхание. Она боялась выходить из дома. Понимание этого ничего не облегчило, а только принесло еще более глубокое осознание того, что она сделала с Саймоном.

— Так вот на что это было похоже, — произнесла она вслух.

Только Харриет понимала, что она не боится репортеров, если кто-то из них и удосужился задержаться возле ее дома, или каких-нибудь иных физических проявлений внешнего мира за парадными дверями. Она не боялась ничего, кроме пустоты и бездействия после многих лет интенсивной работы.