Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ) - Володина Жанна

- Получился, - тихо говорю я. - Многое стало понятным. Максим не изменял мне (боже! как легко произносить эти чудесные слова!)

- Естественно, - отмахивается от моих слов Михаил Аронович, словно я сказала какую-то несусветную глупость. - Это и так понятно было.

- Понятно? Было? - возмущаюсь я. - Кому?

- Всем, кроме вас, дорогая, - Михаил Аронович берет меня за руку.

- Откуда у вас у всех была такая уверенность? - подозрительно спрашиваю я старика, сама хватая его за руки.

- Наши глаза не застилала ревность, - мудро отвечает старый врач и тихо говорит. - Максим - человек очень сложный. Умный, твердый, жесткий, ревнивый. Но верный. Это видно сразу. Конечно, я - посторонний человек и могу ошибаться, но восемьдесят лет жизни - это, как говорится, не фунт изюму.

- Жесткий? - удивляюсь я такой характеристике. - Максим - очень выдержанный и  спокойный человек, но совсем не жесткий. Вот его отец...

- Отец Максима? Константин Витальевич? - быстро переспрашивает Михаил Аронович.

- Да. Вы знаете, мы с ним сегодня днем... обедали вместе, - рассказываю я, не собираясь, конечно, сообщать доброму старику о теме и о содержании нашего со свекром разговора. - И его интерпретация сказки о Сером Волке и Красной Шапочке навела меня на мысль о том, что некоторые люди, действительно... настоящие волки.

Старик пристально смотрит на меня, хочет что-то сказать, но не перебивает.

- Мне так жаль Максима, - слезы копятся у меня в глазах, закрывая их солеными линзами.

- Ну, милая моя, жалость - это не то чувство, которое ждет от вас любящий муж, - поучает меня добрый мой Михаил Аронович.

- Я не этого Максима жалею, а того, маленького, оставшегося без матери, - у меня уже течет из носа и чешутся глаза. - Того, который боготворил отца, обманувшего его. Того, который чуть не потерял мать из-за отцовского малодушия и трусости. Помните, у Булгакова? Трусость - самый страшный человеческий порок.

- Помню, - задумчиво говорит Михаил Аронович. - Дело не в трусости. Вернее, не только в ней.

- А в чем? - хмыгаю я носом. - Малодушие и трусость - это его собственные слова.

- В эгоизме. Простите за заочный диагноз, но, основываясь на собственном опыте и редких, зато многолетних наблюдениях за Константином Витальевичем, позволю себе сказать, что здесь дело не только и не столько в себялюбии и своекорыстии, сколько в иррациональной форме удовлетворения личных интересов, - замечает старый врач. - Под это удовлетворение подведены не только личная идеология, но вся система его ценностных ориентиров.

- Это оправдывает его действия? - удивляюсь я.

- Это их отягощает, - констатирует Михаил Аронович. - И должен вам заметить, отчасти Максим Константинович - сын своих родителей, как и все мы.

Моя фантомная боль возвращается легким головокружением. Мама. Смогла бы я так, как она? Выбрать мужчину, а не ребенка? У меня нет ответа на этот вопрос.

- Максим совсем не похож на своего отца, - кидаюсь я на защиту мужа. - Он добрый, внимательный, чуткий...

- Многие поспорили бы с вами, милая, но вы говорите совершенно правильно. Он именно такой, ваш Максим. Для вас, - улыбается Михаил Аронович. - А большинство людей, его знающих, просто не поверили бы вам и вашим друзьям.

- Почему? - искренне недоумеваю я, не понимая подтекста, предлагаемого для расшифровки старым врачом.

- Варенька, - осторожно начинает Михаил Аронович, - как ваш старый друг, почти дедушка, я должен вас предупредить, предостеречь и, как бы странно и противоречиво это ни звучало, успокоить.

- Не понимаю, - бормочу я. - Что вы хотите этим сказать?

- Только то, что Максиму очень повезло - он встретил вас в тот самый момент, когда мог совершенно ожесточиться и, я бы сказал, уподобиться своему отцу. Смею предположить, что Константин Витальевич воспитал, нет, не воспитал - вырастил себе достойного во всех смыслах преемника. Имеющего все достоинства отца, умеющего безжалостно пользоваться всем арсеналом его возможностей и способностей воздействовать на людей и обстоятельства.

- Это плохо? - замираю я, вспомнив, как Максим признавался мне в том, что использовал в своих, не понятных мне интересах и отца, и Настю, и, как оказалось, меня.

- Это логично, обоснованно и ожидаемо, - вздыхает Михаил Аронович, кутая меня в шотландский плед. - Только это не должно вас пугать.

- Почему? - спрашиваю я по-детски, чувствую себя защищенной под этим старым пледом в этом, похожем на дворец, великолепном кабинете.

- Потому что это вызвано не эгоизмом, а обстоятельствами и любовью, - гладит меня по голове мудрый старик. - И это очень важно, Варя! Мотивы наших поступков, выбор средств для достижения цели.

- Все средства хороши? - догадываюсь я, тут же расстроившись.

- Вовсе нет! - возмущается Михаил Аронович. - Просто Максим не пойдет на сговор с совестью, как бы это ни выглядело со стороны. И дело вовсе не в кристальной честности. Я за свою долгую жизнь не встретил ни одного человека, обладающего таким великолепным достоинством. Уверяю вас, когда о человеке говорят, что он кристально честен, всегда преувеличивают.

- Я понимаю, - соглашаюсь я с ним, - совесть нужна обычному человеку, а не человеческому идеалу. Зачем идеалу совесть?

- Я вам больше скажу. Иногда, чтобы справиться с тенями, надо самому стать тенью. Хотя ханжи и теоретики, никогда не попадавшие в ситуацию подобного выбора, будут пафосно кричать вам, что надо тащить проклятые тени на свет, - начинает заметно волноваться мой старый друг. - Не верьте, моя дорогая девочка! Легко советовать попавшему в капкан зверю не ходить на прогулку в лес, когда тому уже перебило лапы. Заметьте, как много советчиков в любви - все знают, как любить правильно. Много советчиков и в выборе - это те, кому не надо выбирать самому.

- Вы меня агитируете за советскую власть? - шучу я, используя старую папину шутку.

- Я вас предупреждаю, - просто отвечает Михаил Аронович. - Но боюсь напугать, поэтому стараюсь объяснить каждое слово, каждый его смысловой оттенок.

- Объяснить что? - трясу я кудрями. - Что Максим не перенял волчью натуру своего отца? Я это и так понимаю сама.

Михаил Аронович странно смотрит на меня и грустно улыбается:

- Не понимаете. Не потому что наивны. Не потому что доверчивы. А потому, что раньше не сталкивались с тем, каким Максим может быть, а иногда и должен быть.

- Каким? Жестким и злым? - спрашиваю я совершенно спокойно. - Это не страшно, поверьте. Есть вещи пострашнее.

- Есть, - соглашается врач. - Вам, филологу, ближе и понятнее переносный смысл, метафоры, символика, аллегории. Так вот. То, вернее, тот, кто пострашнее, - это совсем не Константин Витальевич. Он себе льстит. Это не он Серый Волк.

- А кто? - хочется, как в детстве, залезть под одеяло с головой, там, в этой норке, не страшны серые волки.

Михаил Аронович снова гладит меня по голове:

- Настоящий волк в вашей сказке - это... Максим.

Прочитав в моих глазах все: от недоверия до возмущения - старик продолжает говорить скрипучим старческим голосом, словно читает внучке сказку на ночь:

- Но это другой волк. Сильный, голодный. Волк-однолюб. Вы же знаете, что волки, как и лебеди, создают себе только одну пару и на всю жизнь. Парадокс, Варенька, но собака - любимейшее человеком существо, очень, как бы это сказать, свободное в парных отношениях. А волк не может себе этого позволить. Он почти не приручается и не поддается дрессировке. Вы видели в цирке волков? Львы, тигры, пантеры, леопарды. Но не волки.

- И что мне с этим делать? - шепотом спрашиваю я, поежившись.

- Любить - если любите. Уйти - если сможете. Остаться - если верите. Но в борьбе за самку и за свободу волк может перегрызть не только всех вокруг, но и собственные лапы, - жестко отвечает Михаил Аронович и тут же смягчает свой ответ. - Но это все лирика, Варенька. Попытка украсить психоанализ. Наши с вами фантазии на ночь глядя, мои стариковские ассоциации. Возможно, это профессиональное наложение такие шутки с сознанием устраивает.