Цмцерон - Пьер Грималь

Философские размышления над судьбами государств давали, как видим, силы надеяться или хотя бы не отчаиваться. В душе Цицерона живет вера в вечность Рима, скорее религиозная, чем логически обоснованная. Боги, говорит он во II книге «О законах», всецело господствуют над жизнью, гражданам остается лишь проникнуться этой истиной, их первый долг — подчиняться божественному закону. Соответственно II книга целиком посвящена религиозным установлениям во всем их многообразии. Речь идет здесь о религии, тесно связанной и с политикой, и с философией; полезная для государства и в то же время покоящаяся на основах Разума, она, однако, не могла бы существовать, если бы не уходила корнями в исконные верования народа. Нет никаких причин видеть в Цицероне «ловкого иезуита» (как отзывался Стендаль об этрусках), лицемера, который сам ни во что не верит, но использует страх перед богами, чтобы принуждать людей покоряться. Мы не раз видели, что религиозные убеждения, которые он сам для себя выработал, пронизывают все его существо, образуя неповторимую смесь искреннего благочестия, философской метафизики и практических соображений, учитывающих воздействие на народ всевозможных обрядов, культа предков, жреческих постановлений, ритуальных игр и зрелищ. К великому удовлетворению собеседников, Квинта и Аттика, в конце II книги Цицерон приходит к признанию роли фундаментальных законов римской религиозной жизни, растущих из народной традиции и в то же время оправданных разумом.

В III книге рассматриваются частные законы и правила отправления магистратур. На этом сохранившийся текст трактата обрывается. Не исключено, что, подобно диалогу «О государстве», он тоже состоял из шести книг. Макробий цитирует пятую книгу, о дальнейших остается только гадать. Цицерон отдает себе отчет, сколь многим обязан он в этом своем сочинении Платону. Но считает, что следует своему образцу скорее в стиле, чем в существе мысли. Самооценка эта, надо сказать, полностью оправдана. Законы, о которых идет речь в диалоге, — истинно римские. Философское их обоснование не восходит прямо и исключительно к Платону; оно в большой мере подсказано учениями стоиков и в первую очередь Панеция, который разрабатывал свою систему под непосредственным воздействием римлян. Мысль выступает здесь в живом развитии, выскальзывает из рамок философских школ, тяготеет к практике, господствует над ней и ее обогащает. Впредь политики не смогут руководствоваться одними лишь прагматическими соображениями и всегда будут вынуждены учитывать духовную сторону дела. До Цицерона республиканская идеология существовала лишь в подсознании народа, Цицерон дал ей самосознание, создав если не «идеологию принципата», то, во всяком случае, ее идеализованный вариант.

Глава XIV НАМЕСТНИК КИЛИКИИ

В 53 году сенат принял постановление, которым рекомендовал доверять промагистрату управление провинцией не менее чем через пять лет по отправлении магистратуры. Цель- сенатусконсульта состояла в том, чтобы утихомирить страсти; сенаторы рвались к претуре и к консульству; они стремились стать на несколько месяцев полновластными хозяевами провинции и выкачать из нее возможно больше денег; предполагалось, что отсрочка на пять лет умерит пыл претендентов. В 52 году по предложению Помпея этот сенатусконсульт стал законом, и то, что прежде было лишь рекомендацией, превратилось в обязательное правило. В результате в первые пять лет после принятия закона обнаружилась нехватка наместников. В провинции пришлось посылать, подчас против их воли, бывших магистратов, которые доселе еще провинциями не управляли. Цицерон как раз принадлежал к их числу. Уже в марте 51 года он получил распоряжение отправиться в Киликию в качестве наместника.

Киликия, примыкающая с севера к границам Сирии, расположена по южному побережью Малой Азии напротив Кипра и почти целиком покрыта горами. Когда Помпей после победоносного завершения Митридатовой войны устраивал эти земли, он превратил Киликию в провинцию, включив в нее длинную полосу земель, отрезанных от провинции Азия, вобравшую в себя Ликию, Памфилию, Писидию, Ликаоншо, часть Фригии, а также, в результате миссии Катона, остров Кипр. То была трудная провинция, лишенная единства, населенная народами, резко отличавшимися друг от друга, подчас даже еще не обретшими оседлости. Положение осложнялось тем, что после разгрома римлян под Каррами можно было ожидать вторжения парфян не только в Сирию, но и в Киликию. Цицерон подчинился полученному распоряжению без всякого энтузиазма.

Назначение состоялось в марте, и он медленно тронулся в путь в конце апреля. Друзьям, оставшимся в Риме, поручил следить, чтобы наместничество его ни в коем случае не продлили и чтобы в следующий год не был включен дополнительный месяц, который задержал бы прибытие в Киликию наместника ему на смену.

Маршрут Цицерона удается проследить во всех деталях, потому что в пути он писал множество писем, главным образом Аттику, но также и другим, в частности, своему предшественнику в Киликии, консулу 54 года Аппию Клавдию Пульхру, который, по всему судя, отнюдь не был в восторге от того, что именно Цицерон едет его сменить. Несмотря на недавнее примирение, столкновения их, спровоцированные некогда Клодием, не были по-настоящему забыты, да к тому же в глазах родовитого аристократа Цицерон был всего лишь выскочкой. Холодность Аппия Клавдия объяснялась и другими причинами, в которых нам вскоре предстоит разобраться.

В начале пути Цицерона, как требовал обычай, окружала большая свита. Из нее мы знаем двоих — Аттика и Авла Торквата, друга Помпея, оказавшего Цицерону помощь в пору изгнания. Торкват собирался проводить наместника до Минтурн и остаться в своем поместье в окрестностях города. Аттик доехал только до Тускула и вернулся в Рим. Следующую остановку Цицерон сделал в Арпине, где встретился с братом. На следующий день ка вилле Квинта состоялся семейный обед, где Цицерон оказался свидетелем домашней ссоры между Квинтом и Помпонией. Подготовку праздничного обеда Квинт поручил не жене, а одному из отпущенников; когда муж попросил Помпонию председательствовать за столом, она в гневе отвечала, что чувствует себя не хозяйкой, а гостьей в собственном доме. Квинт только вздохнул, сказавши: «И вот что мне приходится сносить чуть ли не каждый день!» Помпония покинула пиршественный зал, а блюда, которые ей отнесли, отослала обратно. Короче, вела она себя совершенно невыносимо, а вечером отказалась прийти к Квинту в супружескую спальню. В письмах Цицерон опять предсказывает, что из этого брака вряд ли что-нибудь получится; продлился он, однако, дольше, чем его собственный. Цицерон искренне любил Аттика, брата Помпонии, и такого рода сцены заставляли его страдать, тем более что он, как старший, считался главой семьи. Поддержание семейного мира входило в его обязанности, и все происшествие он рассказывает в письме столь подробно для того, чтобы убедить Аттика прочесть сестре соответствующую нотацию.