Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

В Хельсинки поехали многие ее хорошие друзья: Петер и Анна Эгге, Кристиан Эльстер, Арнульф Эверланн и даже Нини Ролл Анкер. Эта поездка взбодрила Сигрид Унсет, она жаждала праздника и общения с коллегами после «духовного голодания» в Монтебелло. По пути она заехала в Копенгаген и пополнила гардероб красивой шляпкой с загнутыми полями, украшенной цветами. Никто не сомневался в том, кто здесь был настоящей звездой, в том числе и представители финской прессы, постоянно окружавшие ее. «Ее чествовали, брали интервью, фотографировали и ухаживали за ней — словом, всячески пытались поднять ей настроение», — записала Нини Ролл Анкер в дневнике[576]. На прощальном вечере хозяева с восторгом приняли подарок от норвежской делегации: роскошное издание книги «Кристин, дочь Лавранса». Сигрид Унсет благодарила за пребывание и произнесла «великолепную речь, во время которой зал просто замер от восторга и восхищения»[577]. Кстати, она процитировала некоторые фрагменты из «Калевалы» — жемчужины карело-финского эпоса. Унсет рассказала, что впервые прочитала эти стихи в раннем детстве, будучи маленькой девочкой. Тогда они еще не были так известны, но для нее самой это стало памятным событием:

— Они полностью захватили меня. Волшебная музыка уникальных имен, чарующий и бурлящий <…> поток гипнотических повторений… Словно бурная многоводная река в разгар весеннего половодья, такое впечатление произвел на меня эпос «Калевала», монотонный и грандиозный, и им невозможно насытиться[578].

Этот поэтический шедевр она воспринимала так же, как и саму Финляндию, одновременно близкую и далекую. Для Сигрид Унсет эпос «Калевала» стоял в том же ряду, что и народные песни Грундтвига, и собрание сказок Асбьёрнсена и Му, к которым она питала интерес с ранней юности.

Перечитав «Калевалу», она вдохновилась и написала эссе о том, как висы, руны и эпические истории путешествуют во времени, в веках. И о том, что особость финского эпоса заключена и в Вяйнямёйнене, карело-финском мифическом герое, и в самом мифе о творении мира, где «главный герой, сын Ильматар, дочери воздуха, и основоположник финской культуры, погружается в море и предает свою судьбу на волю волн и ветра»[579].

— Я просто не знаю, как благодарить вас, — заключила свою речь Сигрид Унсет.

Побродив по Хельсинки, прогулявшись по городской площади с видом на залив, она перестала считать Стокгольм самым красивым городом Скандинавии. Его место в ее сердце заняла столица Финляндии. Именно здесь она отметила, как велика схожесть жителей Севера, привычных к холодным и темным зимам:

— Я помню, каково было идти в школу зимой поутру. Все финские дети испытали это, так же как и их норвежские, и шведские, и датские сверстники. <…> Я не сомневаюсь в том, что именно это обстоятельство и сделало из нас индивидуалистов, и, очевидно, неисправимых индивидуалистов. Никто не может чувствовать себя более одиноким, чем ребенок, который отправляется в школу темным зимним утром. Мы все прошли через это. Но благодаря этому мы все и научились у нашей северной природы любить весну и солнце, дневной свет и белые ночи[580].

Точнее и пронзительнее Унсет и не смогла бы выразиться: Финляндия не должна была чувствовать себя одинокой. Так дипломатично и метафорично на этой четвертой встрече скандинавских писателей она напомнила о культурной общности северных народов.

С точки зрения Нини Ролл Анкер, впервые за много лет Сигрид Унсет была в хорошем настроении и полна энергии. Они прогуливались, смеялись, покупали красивые вещи, как в старые добрые времена. Ее оптимизм и бодрость духа порадовали и шведского журналиста, которому она посоветовала следующий заголовок для статьи: «Сигрид Унсет не одобряет, когда женщины вторгаются на мужскую территорию. Слухи о том, что лауреат Нобелевской премии страдает от интервью, сильно преувеличены»[581].

Снова она развлекалась и забавлялась, провоцируя и журналистов, и шведских феминисток:

— Женщина может делать все то, что и мужчина, но мужчины не могут того, что могут женщины. Поэтому так досадно, да и, откровенно говоря, до слез обидно, что женщины тратят свои силы на то, что могут сделать мужчины, но оставляют несделанным то, что могут сделать только они сами.

— А разве сама Унсет не выполняет и мужскую, и женскую работу?

— Нет, это абсолютно исключено. Откровенно говоря, меня коробит даже мысль о том, что моим детям придется пройти через те же испытания, которые выпали на мою долю. Ведь мать не просто постоянно заботится и думает о своих детях. Дети — неотъемлемая часть ее бытия[582].

В Швеции в это время полным ходом организовывали детские сады. Эта идея категорически претила Сигрид Унсет, хотя сама она выросла под опекой нянек, а Ханса поместила в школу-интернат. Она сделала исключение только ради того, чтобы выкроить время для работы, но ее ужасала мысль о том, что ее собственным детям пришлось бы вырасти в детских садах. Она была уверена, что святой долг матери — находиться рядом с детьми, а перекладывать заботы о своих детях на чужие плечи — это ли не признак распада общества?

— Мир понесет невосполнимую потерю, — заявила она журналисту, который затем отметил: «Эти слова продиктованы мощным темпераментом писательницы». Но зря он пытался выведать о ее писательских планах:

— Вы можете задавать мне вопросы, но не получите ответа. Какой смысл делиться своими творческими планами?[583]

После встречи в Хельсинки она вернулась в Монтебелло, чтобы продолжить лечебные процедуры. На протяжении почти трех месяцев она позволяла ухаживать за собой. С большим удовольствием она роптала на сложности, с которыми было сопряжено лечение: «Я перешила на одежде все пуговицы и петли»[584]. А когда она велела Матее сохранять марки от всех ее писем и сложить «весь этот хлам в шкатулку, Вы знаете, в кабинете», Матея поняла, что фру Унсет возвращается к своей обычной властной манере общения.

После пребывания в Монтебелло ревматизм и нервные боли отступили, но в Бьеркебек она возвращалась неохотно. Она чувствовала, как и зачастую раньше, когда лето было в разгаре, что ей следует уехать, чтобы передохнуть от работы. В августе приехали и Сварстад, и Гунхильд, и остальные дети. Она испытала некоторое облегчение после того, как ей удалось пристроить Ханса в школу-интернат Хартманна в Аскере. Ее частые отлучки привели, однако, к тому, что в прессе начали циркулировать упорные слухи о ее отъезде из Лиллехаммера. В этом же месяце газета «Тиденс тейн» опубликовала большую статью «Переедет ли С. У. в Осло?» с подзаголовком «Ходят слухи, что она намерена покинуть Лиллехаммер»[585].